Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

своими девками, теперь на этом месте была высокая ограда. Потом я вышел к морю. В порту сваривали большой корабль; яркие синие искры высвечивали его борт, и кусок черного неба, и огромные медные чаны фантастической формы за стеклянными стенами завода.

Я пошел учиться, зная, что этого хочет отец, но через три года перевелся в университет, так и не сдав многих экзаменов; правда, и в университете дело обстояло не лучше. В студенты я явно не годился. Мне до сих пор помнятся лекции, которые я никогда не мог высидеть до конца и с которых удирал на первой перемене; я бродил по улицам, или сидел в баре, глазея на всех вокруг, или шел на выставку и изучал там картины. Еще помню практические занятия, непременную часть учебной программы, которые были единственным моим развлечением за все эти три года. Однако в последний год и их не стало, так как я не выдержал ни одного экзамена, после которых допускают к лабораторным занятиям; на. экзаменах нужно было определять растворимость, знать на память, как одни ионы соединяются с другими, или — по органической химии — безумные структурные формулы одних химических соединений, взаимодействующих с другими; смысл всего этого для меня был темен, и, хотя я все-таки пытался заучивать их наизусть, все мгновенно улетучивалось из моей головы, стоило мне увидеть перед собой экзаменационный лист с вопросами.

Я повернул обратно к училищу, а оттуда к Дому для приезжих. Мое позднее возвращение напугало портье, у которого, наверное, был больной желудок, потому что изо рта у него воняло; я попытался дать ему десятку, но он денег не взял, выдал мне ключ с доски, и я отправился на лифте на пятый этаж. Уже в комнате я вспомнил, что меня надо будет разбудить, и позвонил портье. Не сомневаясь, что он этого не сделает, я разделся, лег в постель и решил, что мне нужно будет самому проснуться часов в семь. Я как следует сосредоточился на этой мысли и думал об этом, пока не уверился, что утром проснусь сам, а потом заснул.

Ровно в семь я пробудился и, лежа в постели, стал ждать звонка портье. Так и не дождавшись, я встал, умылся, долго размазывал по физиономии пену для бритья, а потом бритвой снимал ее. Мое лицо мне понравилось, и я принялся насвистывать мотив какой-то песни. Я подумал, что будь я повыше ростом, то мог бы начать новую жизнь и стать кем угодно: коммивояжером, директором-распорядителем не очень большого, но и не маленького предприятия или звездой эстрады.

Я сложил вещи в чемодан, взял на руку пальто и спустился вниз. Ночной портье спал с открытым ртом в кресле за конторкой. Во сне он пустил слюну, и теперь на его манишке было большое темное пятно.

— Подъем, — гаркнул я, — подъем!

Портье дернулся и обалдело посмотрел на меня; потом поднялся и встал за своей конторкой.

— Приятные сновидения? — осведомился я.

— Какие там приятные, — сказал он.

— Может быть, дедушка, маменькин папенька привиделся или кто другой? — спросил я.

На это он ничего не ответил: в Доме для приезжих он поддерживал набожный дух.

— Миленькие здесь у вас комнатки, чистенькие такие, — продолжал я.

Портье занялся кассой — выбил чек и выложил его передо мной; от портье на два метра разило, как от помпы, которой откачивают дерьмо из нужников. Я расплатился и спрятал чек в бумажник.

— Добро пожаловать еще раз, — выдавил из себя портье, когда я был уже у двери.

— Благодарю, может, еще и пожалую. Я и в этот раз оказался выносливым пареньком.

На аэровокзал я отправился пешком, но чемодан оказался таким тяжелым, что на полдороге, в районе Теле, я присел на подоконник перед витриной магазина и передохнул. На аэровокзале сидели сонные люди, дожидавшиеся автобусов. Я зашел в бар, сел у стойки и взял кофе с бутербродами. Цена меня устрашила, но я покорно заплатил. Покончив с бутербродами и кофе, я отыскал платформу, от которой будет отходить очередной автобус, и занял место у стеклянной двери.

Уже забравшись в автобус, я подумал, что следовало позвонить в больницу и справиться об отце. Водитель обошел всех, собрал деньги и уселся на свое место. Автобус плавно выехал на дорогу и повернул, огибая залив. Снега в городе уже не было. По боковым дорожкам вдоль улицы Элаинтархантие совершали утренний моцион любители бега; у самого залива, перед пешеходным туннелем в железнодорожной насыпи, пожилая женщина кормила уток; чаек и воробьев она отгоняла и, чтобы спугнуть их, с трудом пробегала несколько шагов то в одну, то в другую сторону; потом промелькнула компания пьяниц с полиэтиленовыми сумками в руках, бредущая откуда-то со стороны Каллио.

Проезжая мимо улицы Виипуринкату, я вытянул шею, чтобы взглянуть на высокий белый дом, третий по счету от конечной остановки автобуса, в котором когда-то жила Мирья. Я познакомился с Мирьей в первый же год своей учебы здесь: она снимала тогда маленькую двухкомнатную квартирку вместе с подругой-скрипачкой, учившейся в Академии имени Сибелиуса; сразу стало ясно, что скрипка была единственной страстью подруги, и она пилила на ней часами. Я и сейчас помнил все, как будто это происходило только что, помнил свою крохотную комнату, в которой плакала Мирья, когда я в первый раз бросил ее — после того, как встретил на улице с каким-то типом из Высшего коммерческого училища; и письма, которые в ту зиму она кидала в мой почтовый ящик на переменах между лекциями, а я в это время валялся одетый на кровати и размышлял о своей учебе и о том, что пора идти на лекции или на практические занятия, и каждое падающее в ящик письмо означало, что прошел еще один час моей жизни.

В аэропорту я зарегистрировал билет и сдал чемодан в багаж. После проверки паспортов я зашел в магазин беспошлинных товаров и приобрел пачку табака, постоял у киоска, разглядывая газеты и книжки. Ничего не купил, спустился вниз, попил пива и стал ждать. Когда объявили посадку, я вышел на поле и пошел к самолету.

III

В те мгновения, когда самолет набирал высоту и когда он шел на посадку, я чувствовал себя хуже всего: такие виражи противны человеческой природе, равно как и звуки, которые при этом слышны, как, например, стук шасси или треск громкоговорителя; но зато как приятно было ступить