Под уральским небом - Тамара Петровна Москалёва

– Я такой! – горячо вырвалось у Цыпушкина. Он закурил, густо дымя в форточку.

– О-оо… Ну разве только ты-ы… – съехидничал Герка. Он откинулся на спинку, стал насмешливо рассматривать наставника. – Слышь ты, Иван Силыч… а чё ты в бабах-то… смыслишь вобще?.. Ха, рассказал бы…

Герка спохватился, прикусил язык. Он, конечно, сболтанул такое не со зла. Однослуживцы хоть и подшучивали на стороне, но любили начальника. И Герка – тоже. Но вот вырвалось больное… не поймаешь.

– Извини, Силыч, ну уж шибко ты правильный какой-то. Так на свете не бывает.

Работяга поспешно удалился. А начальник остался стоять у окна…

* * *

Вот уж и весна-красна проплясала свой срок. За нею укатилось и хлопотное лето. А осенью Иван Силыч, как всегда, отправился за здоровьем в «Лесной Уют».

Осень в тот год замешкалась, тепло растворилось, и ранняя зима по всем краям ударила трескучими морозами. В собачий холод кожевники продолжали выполнять план, трудяги механического цеха крутить болты и гайки.

Своим чередом шла размеренная заводская жизнь, как тут неожиданно ворвалась жестокая новость и ошарашила наповал: в «Лесном Уюте» умер Цыпушкин! Да ладно бы умер, как все умирают, а то… Мужики, очухавшись от шока, истерично ржали: «Вот придурок же, а!

Ну и приду-урок…»

* * *

Серо. Мразко. Чудит снежная круте нь. У пустой машины с открытыми бортами, шушукаются любопытные бабки, крестясь и притопывая валенками:

– Господи, беда-то какая… Слыхали хоть, как помер-то? Прямо, кто чё и говорит… Верьхом, будто, на врачихе помер…

– Да уж слыхала. Лошадиные дозы, говорят, ему все годы вкатывала… жеребуха, чёртова! – торопливо подхватила разговор соседка. Подробности её распирали. – Говорят, самого-то… едва с кобылы энтой стащили. А уж потом, мол, замотали прямо голого пальтушкой да и закинули в покойницкий грузовик. Закинули, да и забыли у дороги… Так и валялся бревном промёрзлым. Родню ждал.

– Ага, «родня»… Да они разбежалися все, как вши по штанам! Я его обмывала-снаряжала в последнюю дорожку, – прошамкала подоспевшая старушонка. Она усердно протёрла ветошкой воспалённые глазницы. – Сродственники называются! Тьфу! Ежлиф не завод бы, дак… А ведь у него и хозяйка и продолжатели есть. Не безродный какой. – бабулька сунула тряпку в карман, подняла ворот фуфайки. – Вишь ли: «брезговають они»! А когда на его шее сидели… – знатуха досадливо махнула корявой пятернёй. – Мы втагоди жили недалече…

– Ай-яй-яай… Сгубила, стерьва, творенье Божье! Такой хороший человек был…

– Да. Отлюбили мужика и – выбросили! Видишь, и так бывает! Ничего, Господь всех рассудит…

– Несут-несут!

– Лёгочко, мужики… табуретки придерживай… Ставь… Простимся.

* * *

Молчание… И вдруг скорбную тишину разрывает вопль. Долгий, надрывный: «Ва-а-ня! Где ты, Ва-а-аня! Мо-ой Ва-аня-а милы-ый!..» Вопль этот пронзает до костей… до слёз… до дрожи. Вопль, идущий из потаённого нутра, вытянутый из себя. И вот он уже летит… летит ангельской молитвой, способной пусть на время, но заглушить гнетущие мысли… Упокоить душу усопшего. «Ва-ня-а…»

Чайной розы букет

Не клонись-ка ты, головушка,

от невзгод и от обид.

Б. Окуджава «Новое утро»

На городской окраине крепчает весна. Жарче греет солнышко. Птахи щебечут веселее. Бойчее орут петухи. Хорошо! Только нет-нет, да и набежит облачко, затуманит голубое небо свинцом, опростается дождиком и унесётся своею дорогой. И опять всё наполняется синевой и звоном. Печной дымок кучерявится над низенькими крышами. Говорливые бабульки копошатся на грядках, подставляя светилу застывшие косточки, снимают витаминную зелень для продажи. Перекрикиваясь через плетень, обмениваются новостями. А вдоль старого пруда, свесив головушки, расплакались ивы. О чём тоскуют, горемычные? Неужто по трескучим морозам слёзы проливают? Шлёпаясь у берега, горланят о своём лягушки. Накинули ажурные шалёнки любопытные яблони да вишни, обступили заводскую поляну: «Что происходит?»

К забору Лакокраски присоседилась ржавая пивная бочка. Её облепила гулкая нетерпеливая очередь. Жирная торговка в беретке набекрень ловко швыряет скомканные деньги в кондукторскую сумку, приросшую к её крутому животу: «Даю без сдачи!» – срываясь кашлем, гундосит она. Облезлым маникюром ловит залапанные кружки-банки, живо плещет бронзовую пену. Тётка отчаянно хлюпает вспухшим носом-пятаком и, ткнув в цепкие руки страждущего наполненную посуду и сухую воблу в придачу: «Не оброни!», проворно выдёргивает из кармана грязно-белой тужурки замызганную тряпицу. Со свистом хрюкает и, спрятав платок, снова бойко цедит жижу в пустую тару.

А на свежей травке, проросшей в слякотной земле, полёживают заводские мужички! Они посасывают рыбу с пивом, шумно беседуют. Рядом, задрав хвосты, крутятся дворняги, рассчитывая на объедки.

– …У всех бывает в жизни перепутка… – отставляя порожнюю бутылку, философски замечает плешивый Венька. – Вон хотя бы Колян… Да пш-шёл ты! самому мало! – Венька отогнал пса, норовившего стянуть рыбёшку. – Ну? и чё он в ней нашёл?.. – плешивый внимательно поглядел на товарища. – Я гор-рю, в Маринке-то, чё он нашёл, а? Тьфу!.. доска-доской… как эта вобла, ха-ха-ха… То ли дело её сеструха! – парень обмакнул усы в пену, сдобренную заводским спиртом, смачно хлебнул. – Нас-с… слышь, – он поднял брови, – нас Колян чёрте на кого пр-роменял, бл-лин… А какой дружбан был, а?

– Да уж… Ларриска – девка хоть куда-а! – потягивая из банки, осоловело моргает приятель. – А Мар-ринка… она ччё ни наденет… всё… как на коррове седло.

– Нну… И к тому же… ни кожи, ни рожи… – Венька швырнул собаке рыбий хвост, припал к кружке… – О! Гляди-ка, са-ам катит! – парень отёр ладонью рот, закурил. – Лёгок на помине…

Колян ехал на велосипеде. Из сумки, перекинутой через руль, торчал букет кремовых роз.

– Колька-а, айда сюда! Ты чё-о, бл-лин, как нер-родной?..

Колян отмахнулся от зазывателей, свернул в калитку, за которой спрятался барак-библиотека Лакокрасочного завода.

«Хм…чит-тарь! – Венька стрельнул окурком вслед. – Ин…телли…гент».

* * *

Библиотекарша Марина, и правда, на первый взгляд напоминала скелет из кабинета анатомии. – Покатый лоб с синей прожилиной совсем не украшал девушку. Реденькие волосы едва прикрывали крупные уши. Марина улыбалась большим ртом с широкими зубами. Из толстенных стёкол в чёрной оправе внимательно смотрели умные навыкате глаза. «Минуточку…» – спокойно говорила библиотекарша и цаплей ходила вокруг стеллажей в поисках книги, отрывая от пола тощие ноги в огромных полуботинках. Она прятала в манжеты красные руки. Кутала шарфом гусиную шею с яркими венами.

Время приближалось к концу дня. Читатели разошлись. В тёплой комнате перестукивались батареи. Кошечка, хитро подмигивая с ходиков на стене, укорачивала жизнь всему живому. Марина, как всегда, подсела к Коляну, осторожно спросила:

– Не помешаю?

– Нет, что Вы!

– Любите Тургенева?

Николай усмехнулся: – Ещё не понял…

– А знаете, Коля, ведь у Ивана Сергеевича была не очень