Однажды в лесу - Бибхутибхушон Бондопаддхай

свободной от леса, жила семья гондов[91]. Две хижины, одна маленькая, другая побольше, стены — из ветвей и прутьев, крыша — из листьев. На открытой площадке перед хижинами сложен из камней очаг. Их хижины располагались в тени большого миндального дерева, так что почти весь двор укрывал ковер из опавших ореховых листьев.

В семье было две девочки, одной — лет шестнадцать-семнадцать, другой — четырнадцать. Смуглая, блестящая кожа, приятные, миловидные черты лица и пышущие здоровьем фигуры. Каждое утро они поднимались на холмы пасти нескольких своих буйволов и возвращались до наступления сумерек. Когда я приходил вечером в палатку выпить чаю, они шли мимо меня домой с животными.

Однажды старшая из девушек послала свою младшую сестру к моей палатке, а сама осталась стоять на дороге. Младшая подошла ко мне и спросила:

— Господин, у вас есть би́ди[92]? Сестра просит.

— Вы курите?

— Я нет, сестра курит. Дайте, пожалуйста. У вас есть одна?

— Биди нет, есть сигара, но я ее вам не дам. Она крепкая, не сможете курить.

Девочка убежала.

Вскоре я пришел к ним в гости. Увидев меня, хозяин дома удивился и принял меня со всеми почестями. Девушки ели гхато или вареную кукурузу с приправой из листьев салового дерева. Совершенно простое и незатейливое блюдо. Их мать возилась у очага, рядом играли двое совсем маленьких детей.

Главе семьи было за пятьдесят. Крепкого, сильного телосложения. В ответ на мой вопрос он сказал, что они родом из округа Ши́уни. Здесь живут уже с год, потому что в этих горах выгодно пасти буйволов — много травы и воды. К тому же местные леса изобилуют колючим бамбуком, из которого удобно плести корзинки и шляпы, с их продажи на ярмарке в Окхилкуча по случаю Махашиваратри[93] можно выручить немного денег.

— Сколько вы еще здесь пробудете? — спросил я.

— А сколько душа пожелает, господин. Нам понравилось это место, мы обычно нигде больше года не задерживаемся. А здесь хорошо, в лесах на холмах растет много кремовых яблок — в ашшин мои дочери собирали по две корзины, пока пасли буйволов, и мы месяца два только их и ели. Из-за этих яблок мы тут и живем. Сами спросите у них.

Старшая из дочерей с набитым ртом довольно сказала:

— О, в восточной стороне тех холмов есть одно место, там столько кремовых яблок — вся земля покрыта перезревшими плодами, их никто не ест. Мы корзинками носили их домой.

В этот момент из густых лесных зарослей вышел какой-то человек и обратился к хозяину дома, стоя перед хижиной:

— Ситара́м, Ситарам, не дашь мне немного огня?

— Заходите, ба́ба-джи[94], садитесь, — ответил он.

Это был пожилой аскет-са́дху с длинными, спутанными волосами. Увидев меня, он удивился, кажется, даже немного испугался, и нерешительно встал в стороне.

— Здравствуйте, баба-джи, — поприветствовал его я.

Он благословил меня, но как будто бы всё еще немного побаивался.

Чтобы подбодрить его, я спросил:

— Где вы живете, баба-джи?

— Он уже много лет живет в том большом конопляном лесу, где встречаются два холма, — ответил за него хозяин дома.

Старец тем временем сел на пол. Повернувшись к нему, я поинтересовался:

— Давно вы там живете?

На этот раз мне удалось сломить его неуверенность, он ответил:

— Уже лет пятнадцать-шестнадцать, господин.

— Вы живете один? Слышал, здесь водятся тигры. Не боитесь?

— Кто захочет здесь жить? Я положился на волю Господа. Разве я могу бояться? Как думаете, сколько мне лет?

Некоторое время я внимательно смотрел на него, затем ответил:

— Должно быть, семьдесят.

— Уже за девяносто два, — улыбнулся он. — Десять лет я жил в лесу около Гайи, после арендаторы начали вырубать лес, и там постепенно выросли поселения. Я сбежал оттуда, не могу жить среди людей.

— Баба-джи, здесь есть одна пещера. Почему вы не живете в ней?

— Отчего же одна? В этих горах много пещер. Место, где я живу, — конечно, не пещера, но очень на нее похоже. Крыша над головой и три стены, только передней нет.

— А что вы едите? Просите милостыню?

— Я никуда не выхожу, господин. Что Господь пошлет, то и ем. Варю побеги бамбука, в лесу растут какие-то клубни — на вкус как сладкий картофель, — их ем. А еще там полно спелого крыжовника и кремовых яблок. Я ем много крыжовника, если питаться им каждый день, не стареешь, он надолго сохраняет молодость. Иногда деревенские приходят ко мне и приносят молоко, муку, коричневый сахар. Вот на всём этом и живу.

— Вам когда-нибудь встречался тигр или медведь?

— Никогда. Но однажды видел страшного питона в лесу. Он неподвижно лежал среди зарослей. Толстый, как ствол пальмы, иссиня-черный, с зелеными и красными пятнами. Глаза сверкают, как два больших огненных шара. Его и сейчас можно увидеть где-то в этом лесу. Тогда он лежал на берегу ручья — наверное, поджидал оленя, а теперь прячется в какой-нибудь пещере. Ладно, я пойду, господин, уже поздно.

Старик взял горящий уголек и ушел. Как мне рассказал хозяин дома, он иногда приходил к ним за огнем и ненадолго оставался поговорить.

Сумерки уже опустились, луна постепенно поднималась на небе. Необычный покой укрыл леса долины. Вокруг тишина, прерываемая только журчанием близлежащих горных ручьев и редкими вскриками пары джунглевых куриц.

Я вернулся в палатку. Стоящее на обочине дороги дерево шимул было усеяно сотнями снующих туда-сюда светлячков — они кружили и тут и там, то поднимались вверх, то спускались вниз, вырисовывая в полумраке разнообразные геометрические фигуры.

3

Однажды ко мне в палатку пришел поэт Бенкоте́шшор Проша́д. Высокий, худощавый мужчина в черном саржевом пиджаке и грязном дхоти. Волосы грубые и запутанные. Казалось, ему перевалило за сорок.

«Наверное, пришел по поводу работы», — подумал я, а вслух спросил:

— Что вам нужно?

— Бабу-джи, я пришел, чтобы увидеться с вами. Меня зовут Бенкотешшор Прошад. Родом из Биха́р-Шари́фа в округе Па́тна, сейчас живу в Чокмоки́толе в трех милях отсюда.

— А тут вы по какому поводу?

— Если бабу-джи позволит, я всё ему расскажу. Я не отнимаю у вас время?

К тому моменту я был почти уверен, что он пришел ради работы. Но он упорно не называл меня «господином», и это вызывало у меня чувство уважения. Я предложил:

— Садитесь, вы проделали большой путь по такой жаре.

Заметил еще кое-что — у него был чистый хинди. Я на таком говорить не мог. Меня окружали в основном сипаи и деревенские жители, поэтому мой хинди представлял собой мешанину из перенятого у них