Дни убывающего света - Ойген Руге

Подперев голову руками, он рассматривает пористые каменные кубы, которыми вымощена лестница. Справа и слева мимо него поднимаются люди, которых он только что обогнал. Женщины в шлепках. Одна в туфлях на платформе, другая даже на красных шпильках. Затем снова шлепки, две пары, угрожающе направляются к нему: пара черных и пара кричаще-розовых…

Сначала останавливаются черные — тщательно депилированные голени, маслянисто поблескивающие, немного кривоватые.

— Да ты в суперской форме! — произносит Кати.

— Мне казалось, вы собирались в музей Троцкого, — откликается Александр.

— Город переполнен, — говорит Кати. — Сегодня национальный праздник.

Обе, даже Надя, кажется, рады случайной встрече. Очевидно, они надеются, что Александр пойдет с ними наверх и недоумевают, чуть ли не обижаются, а потом слегка беспокоятся, когда он отказывается.

— Тебе плохо, что-то случилось?

— Нет, — отвечает Александр. — Я подожду здесь.

Он остается сидеть на ступенях, осматривается. Видит, как люди поднимаются вверх, огибая его: люди в бейсболках, люди в только что купленных сомбреро, люди в укороченных брюках. Люди с рюкзаками и фотоаппаратами, толстяки в ярких майках, еле ползущие люди, потные люди, люди с детьми, несущими небольшие флажки (национальный праздник), мужчины с золотыми цепочками, пожилой мужчина с тросточкой, люди, говорящие громко по-американски, люди, о которых просто нечего сказать, бледные молодые мужчины с трехдневной щетиной, мужчины в цветастых рубашках и загаром цвета какао, женщина с шарфом, молодой мужчина с прической растамана и ананасом в руке, группа японских мужчин в костюмах, стройные девушки в обтягивающих майках, из под которых немного выглядывает живот, толстые девушки в обтягивающих майках, из под которых немного выглядывает живот, все они поднимаются, качаются, ползут, карабкаются, шагают, семенят, забираются вверх к месту, где становятся богом, в Теотикуан, и снова спускаются — внешне не изменившись.

— Ну и как оно там? — спрашивает Александр.

— С ума сойти, — отвечает Кати. — Такой вид.

Они вместе спускаются. Идут Дорогой Мертвых до самого конца. Надя вслух читает Backpacker (историю о боге — в сокращенной версии и на английском, — пожертвовавшем собою, чтобы восстать солнцем в пятом мире) и покупает в одном из больших сувенирных киосков на выходе черную пугающую маску из обсидиана, которая напоминает ей гаитянскую маску вуду. Кати покупает бусы из обсидиана, под цвет своих волос. Продаются и обсидиановые черепашки. Незаметно, так, чтобы женщины не обратили внимания, Александр подставляет свою черепаху к другим, сотнями стоящим на прилавке. Они продаются по двадцать пять песо.

[глава XII]

1976

Если бы Ирине пришлось объяснять, откуда у нее абрикосы, которые рождественским утром она нарезала на кубики, чтобы смешать их потом вместе с другими фруктами, в начинку к гусю по-монастырски, то начать ей пришлось бы с ноги.

Курт частенько рассказывал эту историю — Ирина и не помнила, когда услышала ее в первый раз — историю о том, как осенью 1943 года сук падающего дерева раздробил Курту ногу, и как юный лейтенант Собакин спас ему жизнь, позаботившись, чтобы Курт, и без того обессиленный, не попал в медсанчасть (где порции хлеба были еще более скудными), а какое-то время поработал ночным сторожем у смолокуренных печей, топящихся круглыми сутками — занятие, привлекательное еще и тем, что неподалеку располагалось картофельное поле. Позже, когда приговор Курта переменили на пожизненную ссылку, они с Собакиным, ставшим к тому времени капитаном, играли в управлении начальника лагеря в шахматы, вели, как рассказывал Курт, необычайно откровенные беседы о справедливости и социализме, подружились и — рассорились снова, когда влюбились в одну и ту же женщину, а именно в нее, Ирину Петровну. Тогда она работала чертежницей в проектном бюро.

После переезда в ГДР они потеряли Собакина из виду. Он превратился в вымышленного персонажа, персонажа из далекого, отрезанного, всё более недействительного мира — пока однажды в этом году жарким днем около половины четвертого Курту не позвонили из министерства госбезопасности и не спросили взволнованно, не он ли тот самый Курт Умницер, который с 1941-го по 1956-й проживал в Славе, на Северном Урале — с ним хочет поговорить советский генерал.

Собакин прибавил килограмм сто, чуть не задавил Ирину от радости при встрече, был счастлив как ребенок, что у Курта складывается научная карьера (не говорил ли он всегда на Курта umniza, что по-русски и значит «умница», «умная голова»?), выпил бутылку водки, сидя, само собой, не в своем кресле, а в кресле Курта, рассказывал много удивительного о грядущей мировой войне, которую считал делом решенным, и при прощании случайно оставил на крыше еще почти новенькой «лады» вмятину размером с тарелку.

То ли из-за этой вмятины на крыше, то ли из-за вопросов справедливости и социализма, то ли по какой-то еще причине — двумя месяцами позже посыльный принес на Фуксбау большую посылку, тяжелую как кирпич, в которой оказалась русская черная икра.

Меньшую часть этой икры Курт с Ириной съели сами (их аппетит к икре держался в пределах разумного, так как, хотя в Славе и был дефицит продуктов, туда, летом после смерти Сталина, прибыл целый грузовой вагон с черной икрой, что называется «по разнарядке», и Курт с Ириной так объелись этой икрой, что у Ирины случился своего рода анафилактический шок. После этого она еще несколько месяцев жила в страхе, что навредила ребенку, которого они зачали непосредственно после смерти Сталина) — значит, меньшую часть они съели сами; немалую часть скормили друзьям — главным образом после затянувшихся вечеринок — на завтрак с шампанским; но большая часть Собакинской икры пошла в качестве подкупа или платежного средства в мутном обороте товаров, вымениваемых под прилавком и в подсобках.

В галерее «Штерн» Ирина благодаря икорной доплате заполучила вальденбургскую керамическую посуду, с обжигом в печи, с коричневатыми налетами сажи, которую она в свою очередь пустила на взятку при покупке слуховых окон, которые ей самой не были нужны, их она отвезла на грузовом прицепе в Финстервальде и обменяла там на чуть более широкие слуховые окна (100 см), которые вскоре забрал рыбак Эберлинг из Гросцикера на Рюгене и привез вместо этого ящик угрей, которых он — конечно же, нелегально — подкоптил в каморке, приютившейся за гаражом. Двух угрей отведала Надежда Ивановна, совсем недавно приехавшая в ГДР и доказывающая свою нетребовательность (ешьте сами хорошую еду, а мне и змей достаточно будет); трех угрей Ирина приберегла для Саши, который их однако есть не стал, как он