Дни убывающего света - Ойген Руге

Ирина и, накренив голову, посмотрела на накренившееся дерево, ветки которого были густо покрыты дождиком и ватой, обвешаны разноцветными шарами, как и положено, хотя дерево, которое выбрал Курт, по большому счету, походило на пугало, но как только темнело и включалась электрическая гирлянда, это не бросалось в глаза.

— Дождика, — сказала Ирина, — теперь бы распределить, чтоб не так комочковато было.

— Так точно, — ответил Курт, — дождика не так комочковато.

— Что опять не так?

— Ничего, — ответил Курт и улыбнулся.

Улыбка у него всегда выглядела немного по-мальчишечьи, даже почти — есть ли такое слово? — по-негодяйски, так как его слепой глаз немного косил. Ни за что в жизни, когда он появился перед ней впервые в изношенных брюках и ватнике, она не поверила бы, что этот негодяй однажды станет ее мужем.

Ирина помыла грюнколь и немного забланшировала его, чтобы тот оставался зеленым. Надо быть терпеливей с матерью, подумала она, отведав еще немного потрохов. Бесполезно злиться на нее, жизнь в Славе сделала Надежду Иванову упрямой, и, по большому счету, удивительно, что она вообще еще жива. Ирина вспомнила свою последнюю поездку туда, в Славу, несколько недель назад, чтобы забрать Надежду Ивановну: Slava — «слава», что за название для городка, в котором жили сосланные или выпущенные из заключения преступники! Ничего там не изменилось. Те же дороги из гравия, те же выбоины, на которых может перевернуться машина; та же грубость; то же разгильдяйство; те же пьяные, сидящие перед магазином на лавочке и задирающие Ирину из-за ее одежды.

В марте ограбили Петра Шишкина, ее дальнего родственника: ночью, в сорок шесть градусов мороза, его раздели до трусов, и Петя, конечно же, пьяный, напрасно стучал в стоящие рядом дома и по дороге домой замерз.

Такой была Слава. Такой была ее родина.

И пока она давала стечь грюнколю над мойкой, ей показалось страшным сном, что когда-то она и вправду была настолько ослеплена, что хотела как можно скорее умереть за эту родину: «За Родину, за Сталина! Ура!»

Ирина собрала мясорубку и начала прокручивать грюнколь, когда Курт сообщил, что дети приехали.

Она вытерла руки о фартук и пошла в прихожую. Курт уже открыл дверь. Сначала появился Саша. В своей дубленке он выглядел русским князем, считала Ирина, его лицо было благородно бледным, черным кудрям хватило времени, чтобы отрасти после армии — тем самым цыганским кудрям, которые у себя Ирина долгое время ощущала недостатком и распознала как достоинство слишком поздно, когда те уже начали седеть.

Саша остановился на пороге, немного подождал и, подтолкнув, пропустил в дом свою новую подружку.

Ирина почти ничего о ней не знала: ее звали Мелитта (как фильтр-пакеты из рекламы на западном телевидении), и она вместе с Сашей училась в университете имени Гумбольдта. И якобы была женщиной его жизни, как уже спустя три месяца выяснил Саша. Может, поэтому, а может, из-за рекламы фильтр-пакетов она представляла себе что-то иное: увидев новую подружку, она поняла, что, какими бы смутными ни были ее представления, они отличались от реальности.

Женщина, протянувшая Ирине не слишком ухоженную руку, была маленькой и неприметной, волосы мышиного цвета, губы блеклые, и единственное, чем это создание выделялось, так это парой внимательных зеленых глаз.

— Обувь снимать? — спросила новая подружка.

— У нас обувь не снимают, — ответила Ирина с нескрываемым осуждением, так как ненавидела, когда гостей просили разуваться. Это было мелочно и провинциально, и когда кто-то ее, Ирину, просил снимать свою тщательно подобранную, подходящую к наряду обувь и ходить по чужой квартире в чулках или одолженных тапочках, то она делала соответствующие выводы и больше никогда не переступала порог этой квартиры.

Однако плоские огуречноподобные туфли, которые носила новая подружка, и так почти не отличались от домашних тапочек.

— У нас обувь не снимают, — повторила Ирина.

Но новая, чересчур старательная подружка всё же сняла: на улице якобы ужасная погода. Теперь и Саша задумался, не следует ли и ему снять ботинки.

— Ну еще чего, — прошипела Ирина, — только этого не хватало!

Саша посмотрел на новую подружку, потом на Ирину. Пожал плечами. И не стал разуваться.

Новая подружка принесла Ирине цветочки, пару тоненьких вызывающих жалость хризантем, но хоть что-то. Ирина вежливо поблагодарила, молча убрала, пока остальные толклись в прихожей, с обеденного стола роскошные астры и принесла другую вазу. Когда она вошла в комнату с хризантемами, Курт уже коротко доложил ей о рождественской елке. Если о своей работе он практически не рассказывал, то о каждом вбитом в стену гвозде отчитывался весьма обстоятельно.

Саша оценил елку на о’кей, а вот новая подружка скептически разглядывала ее.

Курт предложил выпить за то, что они наконец-то познакомились, спросил детей, что те будут пить, но новая подружка попросила «просто стакан воды». Курт сказал:

— Водой не чокаются.

Молодые обменялись взглядом, прежде чем, почти хором, решились на «глоток красного вина».

— За Рождество, — предложил Курт.

— За Святого Духа, — предложил Саша.

— Спасибо за ваше приглашение, — сказала новая подружка.

А Ирина сказала:

— Твое здоровье, зови меня Ириной, в этом доме все обращаются друг к другу на «ты».

Ирина всегда готовила с открытой дверью на кухню. Когда не шипела сковорода и не гудел кухонный комбайн, она слышала голоса из комнаты, в основном мужчин, обоих Умницеров — тут уж сложно кому-то другому вставить слово, всегда было что сказать друг другу, всегда говорили одновременно, громко перебивая друг друга, им срочно надо было обменяться новостями, в этот раз, конечно же, о концерте Бирмана в Кельне, пока Ирина, которая была сыта по горло шумихой с Бирманом, крутила на мясорубке грюнколь и думала о наряде новой подружки — длинной коричневой вельветовой юбке, коричневых шерстяных колготках, а что на ней там сверху надето? Что-то бесформенное, бесцветное. И почему, раз уж у нее короткие ноги, она не носит хотя бы туфли на каблуках? Саше такое нравилось? Это и был вкус нового поколения? Ирина потушила лук в сливочном масле, добавила к нему грюнколь, налила в кастрюлю воды от бланширования и взялась за клёцки.

Еще ни один, думала Ирина, принимаясь тереть сырой картофель — для настоящих клёцек по-тюрингски нужен был как сырой, так и вареный картофель (пополам или чуть больше сырого, чем вареного)… еще ни один знакомый мужчина не предпочитал толстые шерстяные колготки и землистые цвета. Им же не то нравится! Мужчины ведутся на экстравагантное белье, а не на толстые шерстяные колготки! Или Саша был другим? Не таким, как Курт? Который и в пятьдесят