С четырех сторон - Шрикришна Аланахалли

class="p1">Мать Пеми ликовала от силы, которая влилась в нее, вспоминала, что в «Бхагавадгите» сказано: в каждом существе есть бог, и думала: вот хоть и в ней тоже бог, а никто никогда не обращал на нее внимания, но теперь, благодаря этой силе, ее праву голоса, целых три партии обращаются к ней и каждая упрашивает, чтобы мать Пеми голосовала именно за нее.

Вот какие мысли приходили ей в голову. Чувство собственной значимости, до той поры будто камнем придавленное в ней, начинало шевелиться, расправляться, крепнуть. Наконец наступал ее час, она докажет свою силу, опустив в ящик бюллетень.

Предчувствие этого мига и озарило улыбкой ее лицо в зеркале. Мать Пеми всмотрелась получше. Красный кружочек уже красовался на лбу, но кожа была дряблой, тусклой и темной, будто обуглившейся от зноя. Что стало с ее лицом, подумала мать Пеми, вспоминая, какой светлой, с густым золотистым оттенком была ее кожа, когда она новобрачной приехала сюда. В деревне только и разговору было что о цвете ее лица, пожилые женщины громко восторгались, стараясь, чтобы их услышали невестки, если невесткам меньше повезло, чем ей. Трудно поверить: ей всего сорок пять, а красота уже безвозвратно ушла. Всматриваясь в зеркало, мать Пеми убеждала себя: где кожа натягивалась от улыбки, она по-прежнему упруга. Женщина чувствовала себя сильной, уверенной, чувствовала, что поняла, чего она стоит… И вдруг ей самой стало смешно, она засмеялась.

В доме никого больше не было, но ей все равно было неловко, а остановиться не могла, сколько ни напоминала себе, что смеются без причины только дети — говорят, их смешит бог смерти Яма.

И так же внезапно смолк ее смех и настроение переменилось: она провела ладонью по складкам сари на голове и нащупала длинный шов на месте зашитой прорехи. Шов тянулся, как уродливая сороконожка. Женщину передернуло от мысли, что, когда она пойдет голосовать, все увидят шов и сразу поймут — ей нечего надеть в такой день, кроме старого, продранного и зашитого сари. Посторонние подумают еще, что она из бедных, они могут неверно определить ее положение, положение ее родителей и мужа. Но выхода не было; шов, конечно, бросался в глаза, да только другие сари были не лучше — ветхие, застиранные, давно превратившиеся в тряпье.

Она погрузилась в размышления о своей судьбе.

Мать Пеми родилась в семье заминдаров, и замуж ее выдали в заминдарскую семью. В давние времена заминдары были чуть ниже раджей, владели землями, жили во дворцах, пользовались правами и преимуществами, которые и не снились людям помельче. Но времена переменились, привилегии заминдаров отменили, от блестящего прошлого остались одни воспоминания. Большую часть земли, доставшейся ее мужу, пришлось продать, чтобы выдать замуж дочерей — Пеми и Чеми: заминдарская честь требовала пышных, богатых свадеб во что бы то ни стало, даже если бы вся семья потом зубы на полку положила. Заминдарская честь не допускала и того, чтобы семья работала в поле, поэтому оставшуюся землю сдавали в аренду. По новым законам арендатор отдавал хозяину всего лишь четверть урожая. Все остальное себе забирал.

Мужу пришлось искать заработок. Он начал пользовать окрестных крестьян какими-то снадобьями под названием «гомиатические» или «гонпатические» — мать Пеми так и не поняла, как они правильно зовутся. Заработок выходил совсем небольшой: иной раз благодарный больной даст рупию, а чаще — дюжину луковиц, кило картошки или полкило чечевицы. Старший сын, Панчуа, уехал в город и работал счетоводом у бакалейщика, но его заработка только-только хватало, чтобы самому продержаться. Младший, Муса, оказался тупым к учению — не выучился даже собственное имя писать. Но он вышел ростом и силой, за это его взяли в сторожа на ткацкую фабрику, но плату положили такую, что не хватало и на еду.

Мать Пеми совсем ушла в невеселые мысли о нужде и нехватках, которые одолевали семью и конца им не было видно.

Настроение совсем испортилось. Она больше не смотрелась в зеркальце, а просто сидела, глядя перед собой и вздыхая.

Семья ее мужа когда-то владела большим богатым домом, а они с мужем ютились в двух глинобитных комнатенках, поставленных на месте бывшей усадьбы. Те, прежние, жили, как подобало знати. Ворота в усадьбу были обшиты тяжелыми металлическими пластинами, и, когда их закрывали на ночь, над всей округой плыл звон. Крыша опиралась на прочные деревянные балки и колонны, они были украшены затейливой резьбой, отполированы до блеска.

Сейчас все прахом пошло. Где раньше была стена вокруг усадьбы, теперь торчала изгородь из пересохшего бамбука, везде лежали груды обломков, врастающих в землю, развалины алтарей, которые воздвигались когда-то для свадеб или других церемоний. От бывших комнат и внутренних двориков сохранились аккуратные прямоугольники, они пригодились бы для огородов, особенно хорошо росли бы тут баклажаны, но считалось, что сажать овощи на развалинах дома — не к добру, поэтому часть ровных площадок захватил бурьян, а прочие и вовсе пустовали.

Как раз на том месте, где когда-то стояли ворота с металлическими пластинами, торчала хибара под драной крышей. Внутри были полки, сколоченные из планок от старых упаковочных ящиков. На полках стояли книги и лекарства ее мужа, а хибару он именовал «Гомеопатическим диспансером». Вместо крыльца перед дверью лежала гладко отполированная каменная плита. Плита была памятью о прошлом величии, право на такую плиту перед входом давал только сам раджа в знак особого благоволения к родовитым, знатным семьям. Сохранилась еще одна реликвия былых времен — огромная терракотовая ваза в форме храма. Она высилась сбоку от плиты, и в ней росло священное растение тулси — непременная принадлежность индусского дома. Растение в вазе выглядело жалким и чахлым, непонятно было, чем оно вообще жило.

Даже в имени мужа сохранялась торжественная пышность прошлых веков. Имена простолюдинов обыкновенно состояли из двух слов — собственно имени и названия касты, а в имя мужа входило четыре слова. Его звали Браджакишор Бхрамарбар Рей Махапатра: родители назвали сына Браджакишор, Махапатра называлась его каста, а Бхрамарбар и Рей были старинными титулами.

Браджакишор с семьей жил в двух комнатенках за бамбуковой изгородью. Их давно нужно было бы привести в порядок, но все денег не было.

Напротив их жилья, за той же изгородью, стоял трехкомнатный домик, отделенный от первого пустырем. Домик выглядел опрятно, крыша была свеженастлана, стены побелены. Сейчас к нему пристраивалась четвертая комната, и женщины из касты баури с утра месили ногами глину. Мать Пеми с отвращением наблюдала за их работой, враждебно поглядывая на дом. В нем жил младший брат ее мужа — Бханджакишор — с женой, которую называли мать Ранги. Ни