С четырех сторон - Шрикришна Аланахалли

— Мне ничего не надо, — ответил Чандру, сложив ладони. — Только сохраните к нам вашу благосклонность. Люди говорят, что мы стали неблагодарными. Мне это очень горько слышать, очень.

— Что вы, что вы, кто может так про вас сказать? Скверные времена приходят и уходят, а нам с вами вместе жить в этой деревне.

— Ваши слова — лучшее вознаграждение, — вымолвил Чандру, и его морщинистое лицо вдруг радостно осветилось. Взяв угощение, которое дала ему моя мать, Чандру с гордым видом двинулся домой. Отец с улыбкой глядел ему вслед.

— Что-то я не пойму, как это он нашел кольцо для носа? — вопросил я.

— Между прочим, это кольцо мы продевали в ноздрю маски Гоури, — улыбаясь, заметил отец. — Оно фальшивое.

— Вот как?! Почему же ты ему не сказал?

— Подумал, так будет лучше. Зачем разочаровывать его? Ведь он считает, что вернул нам настоящую драгоценность, и радуется этому. Во всяком случае, ему будет что рассказать в поучение своим внукам.

Оба — и отец, и Чандру — поразили меня, и я рассказал об этом Рамчандре. Брат рассмеялся:

— Ну и хитрецы же эти люди! Старик наверняка знал, что драгоценность эта поддельная и ничего не стоит. Думаешь, он вернул бы золотое кольцо? Да никогда! Как узнал, что кольцо фальшивое, тут же и вернул его с самым простодушным и преданным видом.

Слова Рамчандры огорчили меня. Огорчало меня и то, что, хотя мы жили у Патила, человека иной касты, в его доме, мать продолжала соблюдать обычаи неприкасания. Она отгоняла детей Патила, запрещала им прикасаться к нашим вещам, внушала им, чтобы они не ходили тут, не ходили там. Готовила она для нас на отдельном очаге.

— Зачем тебе отдельный очаг? — спрашивал я у матери. — Чем тебе плох хозяйский? Неужели ты хочешь по-прежнему делить все вещи на чистые и нечистые?

— Ты можешь от всего этого отказаться, — отвечала мать, — мы же будем и дальше держаться того, к чему привыкли. Мы не можем изменить свои обычаи только потому, что наши дома сожгли дотла. Пока мы живы, будем жить по-старому.

Пришло письмо от Татьи из Бомбея. Он звал всех нас к себе в Бомбей и уговаривал не горевать по поводу случившегося. Прочитав письмо, Рамчандра сказал:

— Он ютится там в трех комнатах. Как может разместиться у него дюжина людей? Да и жить в Бомбее очень дорого. Не понимаю, как он думает свести концы с концами, если мы к нему нагрянем?

— Так не навсегда же мы туда переезжаем, — вмешалась мать. — Вот улягутся немного страсти, мы и вернемся. Дом выгорел, но стены-то стоят. Сделаем крышу из жести, и будет у нас кров над головой.

— Но нам же придется начинать на голом месте, — с досадой возразил Рамчандра. — Снова обзаводиться тарелками и кастрюлями, чашками и горшками. И неизвестно, что дальше будет. С тех пор как все вокруг пропиталось ядом вражды к брахманам, жить в деревне стало просто опасно. Отныне эти люди не потерпят не то что нашего господства — самого нашего присутствия здесь! Знаешь, какие они ведут разговоры? «Раньше наши женщины мыли за вами грязную посуду, пускай-ка теперь ваши женщины помоют грязную посуду за нами!» Вот как они запели!

— Ничего, поговорят несколько дней и перестанут. Поймут, что они не правы, — тихо возразила мать.

— Ты все еще живешь в прошлом! Не понимаешь, как все изменилось.

— Ну ладно. Назначь удобный день да попроси нашего арендатора запрячь волов в тележку и отвезти нас на станцию. Привезешь нас в Бомбей, мы поговорим с твоим старшим братом и тогда уже решим, как быть.

Когда в доме заговорили об отъезде, я отправился на денек в Нандавади. Большинство брахманских семейств перебралось оттуда в города к родственникам. Дом Ешванты стоял заколоченный. Сосед-жрец сказал, что они всей семьей уехали в Пандхарпур к деду. Оттуда Ешванта собирался отправиться прямо в Пуну. У Гопу в доме все было благополучно. Дхондопант горячо внушал мне:

— Брахманы проявляют трусость, когда уезжают из своих родных деревень. Мы должны остаться тут во что бы то ни стало. Наше место в обществе завоевано трудом, и мы никогда не уступим его. У нас — знания, у нас — культура. Разве можем мы оказаться побежденными? Нет, Шанкар, капитулянтская точка зрения самоубийственна!

Целый день провел я в Нандавади, обстановка в деревне стала невыносимо тягостной. Все говорили только о грабежах и поджогах. На лицах брахманов было написано отчаяние. Брахманские семьи, которые и до этого жили бедно, теперь лишились последнего. Невыразимо больно было видеть этих людей с погасшими глазами, их рваную, грязную одежду. Невыразимо больно было слушать их речи, полные горькой обиды, злобы и уныния.

На другой день я вернулся домой. У нас уже начали собираться в дорогу. Укладывали вещи. День клонился к вечеру. Отец сидел на краю кровати и повязывал тюрбан. Он хотел пойти в храм Марути.

— Мы все поедем в Бомбей, отец?

— А что нам теперь делать?! Зачем здесь оставаться?! Во имя чего?

Мать говорила, что мы сюда вернемся. Отец, как видно, думал иначе. Похоже, он решил уехать отсюда навсегда. Опираясь на палку, отец вышел из дому. Поскольку брахманы больше не жили в своих домах, он отправился в храм Марути и попрощался с теми, кто там поселился.

Вскоре новость, что Винаяк Рао Кулкарни уезжает к старшему сыну, стала известна всем. Отец, вернувшийся в родную деревню после выхода в отставку, проживший в ней последние семь-восемь лет и мечтавший здесь же умереть, теперь покидает эту деревню вместе со своими детьми. И не говорит, вернется ли он обратно. Всем было жаль его.

Ехать решили в четверг. Рано утром мы должны были погрузиться в повозку и отправиться на станцию.

Вечером после ужина к отцу пришли четверо деревенских старейшин: Тукдев Патил, Бханудас Каранде, Кеки Махадев и Вишнудас Сонар. Поздоровавшись с гостями, отец усадил их на веранде.

— Говорят, ты уезжаешь из деревни? — начал Тукдев Патил.

— Куда я могу уехать от вас? Куда бы я ни поехал, мой прах будет в конце концов покоиться здесь…

— Да, мы знаем: ради этого ты после стольких лет службы вернулся сюда. Но что мы слышим теперь? Ты собираешь свое имущество и едешь в Бомбей?

— Да, еду, это правда.

Самым влиятельным в группе пришедших был Бханудас, ровесник отца. Подсев к нему, он положил ладонь отцу на руку и приступил к главному:

— Ты обиделся, что сожгли твой дом? Так вот, послушай. Чего нет, того