Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

ее, пересадить весной. В следующем году Малыш должен был ее увидеть, и так, год за годом, она должна была становиться все выше, все роскошнее, словно соревнуясь в росте с Малышом, переходя от одного Рождества к другому, – их первая и единственная елка. Должна была быть.

Перед праздником Ягненок поставила елку на крышу кинотеатра. Одному богу известно, как туда забралась кошка – Ягненок даже не знала, что они здесь водятся. Но они были, и Ягненок обнаружила их следы в земле кадки, когда собиралась украшать дерево. Следы сильно пахли. Ягненок убрала то, что можно было убрать, скребла, мыла, но все равно – едва официальная часть праздника с поцелуями, взглядами в глаза и разглядыванием подарков закончилась, мальчик сказал:

– Слушай, здесь пахнет очень странно!

Ягненок все рассказала, мальчик засмеялся и сказал:

– Пустяки. – Он открыл флакон с одеколоном и брызнул немного на кадку.

Ах, он еще много раз распылял его в этот вечер, кошка явно постаралась. Запах всегда вновь возвращался победоносной новой жизнью, бутылка опустела, а елка воняла. В конце концов, они выставили елку перед дверью в канун Рождества. Против этого ничего не поделаешь.

А на следующий день, рано утром, Пиннеберг пошел и украл в маленьком зоопарке садовой земли. Они пересадили елку. Но, во-первых, она все равно воняла, а во-вторых, они обнаружили, что это вовсе не елка, выращенная в кадке, а нечто, у чего садовник обрубил все корни, чтобы втиснуть в горшок. Обманка на две недели.

– Такие, как мы, – сказал Пиннеберг и был в настроении считать это совершенно справедливым, – всегда попадают в неприятности.

– Ну, не всегда, – сказала Ягненок.

– В смысле?

– Например, когда я тебя заполучила.

В остальном декабрь был хорошим месяцем, несмотря на Рождество, бюджет семьи Пиннеберг не был превышен. Они были счастливы, как снежные короли.

– Мы можем! Видишь! Несмотря на Рождество!

И они строили планы о том, что будут делать со всеми своими сбережениями в ближайшие месяцы.

Однако январь стал мрачным, темным и угнетающим месяцем. В декабре господин Шпаннфус, новый организатор фирмы «Мандель», только начал вникать в дела, а в январе он развернул свою деятельность по-настоящему. Норма продаж для каждого продавца была установлена в двадцать раз больше его месячного оклада. И господин Шпаннфус произнес милую небольшую речь. О том, что это делается исключительно в интересах сотрудников, ведь теперь у каждого есть математическая уверенность, что его оценивают строго по заслугам.

– Никакого подхалимства и лести, никакого унизительного пресмыкательства перед начальством! – провозгласил господин Шпаннфус. – Дайте мне вашу статистику продаж, и я скажу, кто вы такой!

Сотрудники сохраняли серьезные выражения лиц, возможно, самые близкие друзья обменялись парой слов об этой речи, но вслух никто не высказался.

Тем не менее кое-какой ропот вызвал тот факт, что Кесслер «приобрел» у Вендта две продажи. Вендт уже к двадцать пятому выполнил свою норму, а у Кесслера к двадцать девятому еще не хватало трехсот марок. Когда Вендт тридцатого числа один за другим продал два костюма, Кесслер предложил ему по пять марок за каждую продажу, если тот разрешит записать их на свой счет. Вендт согласился.

Все это стало известно позже, но сначала господин Шпаннфус узнал об этой сделке – так и осталось загадкой, каким путем. И господину Вендту дали понять, что ему лучше уйти, поскольку он воспользовался тяжелым положением коллеги, а Кесслер отделался предупреждением. Он всем рассказывал, что его строго предупредили.

Что касается Пиннеберга, то в январе он свою норму выполнил легко.

– Пусть идут куда подальше со своим бредом, – сказал он уверенно.

В феврале все ожидали снижения нормы – ведь в этом месяце было только двадцать четыре рабочих дня против двадцати семи в январе. Да и в январе был распродажный сезон после инвентаризации. Некоторые смельчаки даже обратились к господину Шпаннфусу с этим вопросом, но он отказал.

– Господа, хотите вы того или нет, но весь ваш облик, ваш организм, ваша выдержка, ваша энергия – все это уже настроено на двадцатикратный уровень. Любое снижение нормы – это и снижение вашей работоспособности, о чем вы сами потом пожалеете. Я твердо уверен, что каждый из вас выполнит эту норму, более того – перевыполнит!

И он окинул всех резким, многозначительным взглядом и удалился. Однако последствия его мер оказались не столь моральными, как предполагал идеалист Шпаннфус. Под девизом «Спасайся кто может!» начался настоящий штурм покупателей, и многие клиенты универмага «Мандель» удивлялись, когда, проходя через мужской отдел, видели, как повсюду возникают бледные, неестественно улыбающиеся лица:

– Пожалуйста, господин… Не желаете ли?..

Это напоминало улицу с публичными домами, и каждый продавец ликовал, если перехватывал клиента у коллеги. Пиннеберг не мог остаться в стороне. Пиннеберг был вынужден участвовать.

В том феврале Ягненок научилась встречать мужа улыбкой, которая не была слишком радостной – это могло раздражать его, если он был не в духе. Она научилась молча ждать, пока он заговорит, потому что любое слово могло внезапно вывести его из себя, и тогда он начинал ругать этих эксплуататоров, превращающих людей в скотов, которым бы бомбу в задницу засунуть!

К двадцатым числам он совсем помрачнел. Он заразился общей атмосферой, его уверенность испарилась, он провалил две сделки, он больше не мог продавать.

Однажды ночью, в постели, она обняла его, крепко прижала к себе. Его нервы были на пределе, он заплакал. Она обнимала его и повторяла:

– Милый, если ты останешься без работы, не теряй мужества, не позволяй себя сломить. Я никогда-никогда-никогда не буду жаловаться, клянусь тебе!

На следующий день он был спокоен, хоть и подавлен. Через несколько дней она услышала от него, что Хейльбутт выдал ему четыреста марок из собственных продаж – Хейльбутт был единственным, кто не поддавался этому коллективному психозу и действовал так, будто не существует никаких норм продаж, даже насмехался над Шпаннфусом.

Пиннеберг оживился и с сияющими глазами рассказал ей об этом.

– Ну что ж, господин Хейльбутт, – сказал с улыбкой господин Шпаннфус, – я слышал, что вас считают человеком выдающегося ума. Позвольте мне спросить, занимались ли вы вопросом о том, как можно сократить расходы в компании?

– Да, – ответил Хейльбутт, устремив свои темные миндалевидные глаза на диктатора, – я тоже над этим размышлял.

– И к какому выводу вы пришли?

– Я предлагаю уволить всех сотрудников, которые зарабатывают более четырехсот марок.

Господин Шпаннфус развернулся и ушел. А весь мужской отдел ликовал.

Ах, Ягненок так хорошо понимала. Дело было не только в страхе на работе – может, он и не так легко поддался бы