Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

диване, выходящем в сад, – шум большого города все равно долетит. Только здесь он сливается из тысячи отдельных звуков в один сплошной гул. То нарастает, то стихает, то гремит, то почти исчезает, будто его уносит ветер.

Пиннеберг лежит, шум накатывает на него, поднимает, затем медленно опускает. Он чувствует, как прохладный клеенчатый диван то приближается к его лицу, то отдаляется, но никогда не отпускает его совсем – словно морская зыбь. Та тоже качается бесцельно, вечно в движении, но зачем?..

Местечко называлось Ленаан, и из Духерова туда продавались воскресные билеты туда-обратно. В два часа Пиннеберг отправился в путь – стояло раннее лето, май или июнь. Нет, точно июнь. Бергман ведь дал ему выходной.

Ленаан расположен недалеко от Плаца. Поэтому деревня была набита людьми, из всех садов при пивных орало радио, а на пляже народ буянил, как дикари. Но хороший песчаный пляж тем и хорош, что манит идти дальше и дальше. Пиннеберг снял ботинки и носки и зашагал по песку. Он не знал, куда идет, есть ли впереди еще какие-то места, но разве это важно?

Он шел несколько часов, людей больше не встречалось. Он присел на берегу и закурил.

Потом снова встал и пошел дальше. Ах, этот берег с его бухтами и мысами! Порой казалось, что за очередным выступом дюны уже ничего нет – идешь прямиком в море. Но потом берег мягко заворачивал вглубь суши. Большая бухта, наполненная синей водой с белыми барашками, и новый мыс вдали, совсем вдали. Дойду туда – и точно конец.

Но за мысом снова оказалась бухта, а потом навстречу ему вышел человек. Пиннеберг нахмурился – вначале это была лишь черная точка, но человек так и есть, что ему тут нужно? Сидели бы в Лензане.

Когда они приблизились друг к другу, он разглядел девушку. Она шла босиком, длинноногая, с широкими плечами, в розовой шелковой блузке и белой юбке в складку.

Был уже вечер, небо окрасилось в розовый цвет.

– Добрый вечер, – сказал Пиннеберг и остановился, глядя на нее.

– Добрый вечер, – ответила Эмма Мюршель, тоже остановилась и тоже посмотрела на него.

– Не ходите туда, – сказал он и указал туда, откуда пришел. – Там сплошной джаз, фройляйн, и много пьяных.

– Да? – ответила она. – А вы туда тоже не ходите. – И она показала в направлении, откуда пришла сама. – В Вик не лучше.

– Что мы тогда будем делать? – спросил он и засмеялся.

– Да, что же делать? – Она тоже засмеялась.

– Давайте поужинаем здесь, – предложил он.

– Я не против.

Они забрались в дюны, уселись в ложбинке, будто в большой ладони. Ветер скользил над вершинами дюн, над их головами. Они разделили вареные яйца и бутерброды с колбасой, у него в термосе был кофе, у нее – какао.

Они немного болтали и смеялись. Но в основном ели основательно и не торопясь. И сошлись во мнении, что люди отвратительны.

– О боже, я больше не хочу возвращаться в Ленаан, – сказала она.

– А я не хочу в Вик, – сказал он.

– Так что мы будем делать?

– Сначала искупаемся.

Солнце уже село, но было еще светло. Они забежали в ленивые волны, брызгались и смеялись. Оба были благоразумны – у каждого был свой купальник и свое полотенце. (Хотя Пиннеберг прихватил полотенце хозяйки.)

Потом они сидели и не знали, что делать.

– Ну, пойдем? – сказала она.

– Да, становится холодно.

Но они продолжили сидеть, молча.

– Теперь мы идем в Вик или в Ленаан? – спросила она через некоторое время.

– Мне все равно, – сказал он.

– Мне тоже, – ответила она.

Снова наступила долгая тишина. В такой тишине особенно слышно море – оно врывается в разговор, становится все громче.

– Ну, пойдем, – снова сказала она.

Он осторожно, почти неслышно обнял ее. Он дрожал – как и она. Вода гремела все громче. Он наклонился к ней, ее глаза сверкали в темноте.

Его губы коснулись ее рта – губы охотно разомкнулись, поддались, раскрылись.

– Ох! – вздохнул он.

Затем его рука мягко соскользнула с ее плеча ниже, под мягкий шелк, наткнулась на грудь – полную и упругую. Она слегка дернулась.

– Пожалуйста… – прошептал он.

И он снова ощутил ее грудь в своей ладони.

Вдруг она горячо зашептала:

– Да… Да… Да…

Это было похоже на ликование. Словно вырвалось из самой глубины груди. Она обвила его шею руками, прижалась к нему. Он почувствовал, как она подается ему навстречу.

Она снова трижды прошептала «да».

Они даже не знали имен друг друга. Никогда раньше не встречались.

Море было рядом, а небо над ними – Ягненок хорошо его видела – становилось все темнее, и звезды загорались одна за другой.

Нет, они ничего не знали друг о друге, они только чувствовали, что они молоды и как им нравится любить друг друга. Они не думали о Малыше.

И вот он появился.

Городской гул нарастает. Это было прекрасно, осталось прекрасным, это был выигрыш в лотерею – девушка из дюн стала лучшей женой на свете. Вот только он не стал лучшим мужем.

Пиннеберг медленно поднялся. Зажег свет, посмотрел на часы. Семь. Она там, в трех улицах от него. Это происходит прямо сейчас.

Он накинул пальто и побежал. Охранник спросил: «Куда это так поздно?»

– В родильное. Я… – Но ему не нужно было ничего объяснять.

– Прямо, последний корпус.

– Спасибо, – сказал Пиннеберг.

Он бежал между корпусов, в окнах горел свет, под каждым – по четыре, шесть, восемь коек. Там лежали они – сотни, тысячи – умирали медленно и быстро, выздоравливали, чтобы чуть позже умереть. Жизнь – печальная штука.

В родильном отделении в коридоре тускло горел свет. В комнате старшей сестры никого. Он растерянно остановился. Появилась сестра: «Ну?»

Он объяснил, что его зовут Пиннеберг, он хотел бы узнать…

– Пиннеберг? – сказала медсестра. – Минутку…

Она прошла через дверь, обитую войлоком. За ней была еще одна такая же дверь. Ее она закрыла. Пиннеберг ждал. Затем из-за войлочной двери вышла другая сестра – смуглая, коренастая, очень энергичная.

– Господин Пиннеберг? Все в порядке. Нет, еще не время. Позвоните в двенадцать. Нет, все хорошо…

В этот момент из-за двери раздался рев. Нет, не рев – вопль, стон, серия вырванных криков боли… в них не было ничего человеческого, ничего от человеческого голоса… И стихло.

Пиннеберг побелел. Сестра посмотрела на него.

– Это… – заикаясь, спросил он, – это моя жена?..

– Нет, – сказала сестра. – Это не ваша жена, вашей жене еще рано.

– А моя жена… – губы его дрожали, – моя жена тоже будет