Как читать книги? - Вирджиния Вулф

страницей. Иногда она ему не дается в руки, и тогда он пускает в ход любое подручное средство: местный ли говор, устаревшее выражение, грубое ли слово, книжный оборот – все идет в дело. Это самый трудный литературный стиль со времен Вальтера Скотта: он практически не поддается анализу. На первый взгляд он не лезет ни в какие ворота – настолько он плох, но, если приглядеться, бьет в цель без промаха. Пытаться его разбирать – это все равно что искать очарование в грязной проселочной дороге или в неубранном картофельном поле. Стиль Гарди словно повторяет пейзажи Дорсетшира: описание тянется страница за страницей, как ровная скучная колея миля за милей, а потом вдруг в какой-то момент преображается до неузнаваемости: начинает звучать торжественно и важно, с чеканной поступью латыни, будто вторя округлым линиям окрестных ложбин и холмов… Или взять другое требование, часто предъявляемое к романисту: не выходить за рамки возможного, держаться ближе к действительности. Как быть с этим? Ведь по запутанности и «кровожадности» сюжеты Гарди сравнимы разве что с елизаветинской драмой. И тем не менее мы им верим! Более того, вчитываясь в его, казалось бы, абсолютно неправдоподобные истории (мы, конечно, не говорим о чертовщине, отражающей любовь деревенских жителей ко всему сверхъестественному), мы понимаем вдруг, что они подсказаны тем яростным духом поэзии, что смотрит в самый корень бытия, без больших иллюзий, ибо знает, что никакие попытки истолковать жизнь не сделают ее менее странной, чем она есть на самом деле, и никакие причуды фантазии не смогут объять непредсказуемые повороты существования.

Впрочем, цепляться за мелочи по меньшей мере странно, когда речь идет о целом архитектурном ансамбле уэссекских романов. Ведь не горстку же декоративных деталей оставил нам в наследство Гарди, пусть даже этими деталями являются образ героя, или сцена, или фраза, исполненная глубокого смысла и гармонии. Он завещал нам нечто более масштабное. Уэссекских романов не один и не два – их много. Они занимают огромное пространство; разумеется, они не без изъяна – что-то не получилось, что-то оказалось не с руки мастеру. Но одно несомненно: когда мы охватываем взором весь масштаб им созданного, отдаваясь целиком открывшейся перед нами картине, мы испытываем восторг и глубокое удовлетворение. С нас будто спали оковы суетной и мелкой жизни. Горизонт воображения раздвинулся – открылась высота. Мы высмеяли все наши чудачества. Впервые за долгое время испили из родника земных красот. А еще – над нами распростер свою сень дух скорби и печали, который никогда, даже в минуты величайшей грусти, не терял решимости и твердости; который никогда, даже в минуту величайшего гнева, не забывал обласкать мужчин и женщин за их страдания. Словом, Гарди оставил нам больше, чем просто слепок с жизни в известном месте в известный час: он оставил нам образ мира и судьбы человека, какими они явились могучему воображению художника, глубокому поэту, душе человечной и чистой.

Дефо[23]

Тот страшный сон, который иногда посещает главу юбилейного комитета, – ему снится, что число юбилейных торжеств неотвратимо сокращается и не за горами тот черный день, когда лавочку придется и вовсе закрыть, – так вот, страхи эти не только беспочвенны в случае с «Робинзоном Крузо», но они попросту смехотворны. Да, на дворе двадцать пятое апреля 1919 года, и «Робинзону Крузо» исполняется двести лет со дня рождения, но вместо привычных в таких случаях вопросов – «Интересно, а его сегодня еще читают?», «Любопытно, а будут ли его и дальше читать?» – воспоминание о двухсотлетнем юбилее, наоборот, вызывает удивление совсем другого рода: как, всего двести лет? Двести лет – это так мало для вечного и бессмертного «Робинзона Крузо». Дело в том, что книга эта скорее сродни безымянному народному эпосу, нежели беллетристике, написанной конкретным автором, а что до празднования двухсотлетней годовщины «Робинзона», так оно сравнимо с юбилеем Стоунхенджа – явления одного порядка! Во всяком случае, мы это так воспринимаем, возможно, из-за того, что нам всем читали «Робинзона Крузо» в детстве и мы сызмальства привыкли думать о Дефо и его истории примерно так же, как, наверное, древние греки о Гомере. Нам и в голову не приходило, что на свете жил-был такой человек – Даниель Дефо, и если бы нам в детстве рассказали о том, что «Робинзона Крузо» написал конкретный человек – написал, как положено, сидя за письменным столом, водя гусиным пером по бумаге, – мы бы, скорее всего, возмутились, сочтя это беззастенчивой ложью, или же пропустили бы это сообщение мимо ушей. Ведь детские впечатления – самые прочные и глубокие, и мы до сих пор удивляемся в глубине души, по какому такому праву имя Даниеля Дефо стоит на обложке «Робинзона Крузо», и вообще, зачем устраивать шум по поводу двухсотлетней годовщины? «Робинзон Крузо», подобно Стоунхенджу, – всегда был, есть и будет.

Огромная слава книги несколько задвинула в тень самого автора: он превратился в полулегендарную фигуру, и книга приняла на себя, так сказать, всю полноту читательского интереса, а ведь у Дефо есть и другие романы, и их нам, будьте уверены, в детстве не читали. Следы такого перекоса обнаружились в 1870 году: когда тысячи маленьких английских мальчиков и девочек откликнулись на просьбу главного редактора «Кристиан Уолрд» пожертвовать деньги на восстановление пострадавшего от удара молнии памятника на могиле Дефо, то на новом мраморном постаменте было увековечено имя автора именно «Робинзона Крузо»1, но никак не «Молль Флендерс»2. Мы, конечно, можем возмущаться такой несправедливостью, но на самом деле ничего удивительного в этой купюре нет: достаточно сравнить сюжет «Робинзона Крузо» с темами других произведений Дефо – той же «Роксаны», тех же «Капитана Синглтона», «Полковника Жака» и других. Эти книги не предназначены «для чтения в гостиной», писал биограф Дефо г-н Райт, и, пожалуй, он был прав. Мы можем спорить о том, насколько мнения, высказанные в гостиной, являются истиной в последней инстанции, возможно, для кого-то так и есть, – но печальный факт остается фактом: эти книги оказались незаслуженно преданы забвению то ли из-за их внешней натуралистичности, то ли из-за безграничной популярности романа о Робинзоне. На самом же деле, «Молль Флендерс» и «Роксана» только делают честь их автору, и на каждом уважающем себе памятнике эти названия необходимо высекать так же четко, как и имя их создателя – Дефо. Их место – среди тех немногих английских романов, которые считаются бесспорно великими. Почему это так, в чем именно состоит их