Весенняя лихорадка. Французские каникулы. Что-то не так - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

Джеф, как все мы, нередко сомневался в том, что человек – венец мироздания. На эту мысль его наводили немецкие солдаты и консьерж в его доме. Однако сейчас, глядя на Клаттербака, он понимал, что заблуждался. Род человеческий, в сущности, неплох. Если он произвел на свет это дивное создание, он вправе похлопать себя по груди и лихо надеть шляпу набок.

Да, ничего не скажешь, телесно этот ангел не достиг идеала. Обычно издатели тощают от общения с авторами, он же – раздался во все стороны и благодаря круглому лицу, круглым глазам и круглым очкам походил на сову, отдавшую должное полевкам. Ближних он превосходил не внешностью, а речью.

Поначалу, надо признаться, и здесь он ничем не блистал, ибо за коктейлями говорил о том, как хорошо без жены в Париже. Конечно, заверил он, она – лучшая из женщин, но не всегда его понимает. Скажем, трудно внушить ей, что человек умственного труда должен время от времени развлекаться, иначе у него будет язва. Примерно это слышал Джеф и от Честера Тодда.

Предупредив, что он ни в малой мере не сидит на диете, Клаттербак заказал внушительный ланч и развил свою тему, выражая признательность Промыслу, подсунувшему любимой супруге простейшую корь. Однако когда официант привез бифштекс с жареной картошкой, он перешел к делу, представ перед Джефом во всем своем очаровании.

– Так вот, эта ваша книжка, – сказал Клаттербак, впиваясь в мясо вилкой и зубами. – Поразительно! Где вы научились так писать по-английски? И не подумаешь, что француз.

– Я наполовину американец. Оба языка мне родные.

– И про Америку пишете, как будто там долго жили.

– А я и жил. Отец женился, мы с мачехой не ладили, и я туда уехал на несколько лет. Чего я только ни делал! И водой торговал, и на ранчо вкалывал, и бродил с другом по пустыне… Ну, всякое бывало. К началу войны я служил официантом в нью-йоркском отеле.

– В каком?

– «Бербадж».

– Бывал там, бывал. Кормят хорошо, но мало. А потом вы проливали кровь за Францию?

– Именно. Вообще-то я немного пролил. Мог и больше.

– Не были в этих, как их, маки?

– Был.

– Тяжело, а?

– Нелегко.

– Кормят плохо, я думаю.

– Да, не особенно.

– Ах, как я вас понимаю! Вот, посудите. У меня домик в таком Бенсонбурге, на Лонг-Айленде. Сидим мы как-то в воскресенье, пьем коктейль, тут заходит кухарка и сообщает, что соседский дог съел баранье жаркое, когда она отвернулась. Представляете? Мясная лавка – в Уэстхемптоне, это шесть миль, и вообще закрыта по воскресеньям. Пришлось обойтись яйцами. Я съел штук пять, ну, шесть, с беконом, закусил сыром, пирогом… Ничего, выжил, но не дай бог опять так влипнуть! Эй, гарсон! Анкор [73] картошки фри. Да, боец Сопротивления, это вам не кот начхал. Очень хорошо для суперобложки.

Джеф подавился. На Клаттербека он смотрел так, как месье Легондю – на светящуюся фигуру, посоветовавшую ударить топором месье де ла Урмери.

– Простите, вы не скажете это еще раз? – спросил он.

– Про картошку?

– Нет, про суперобложку. Вы ведь о ней говорили?

– Говорил.

– Значит, вы хотите издать мою книгу?

– Естественно, – отвечал Клаттербак, совершенно уподобляясь сияющей фигуре. – Именно такие книги я люблю. Веселая – раз. Забавная – два. Смелая – три, но, заметьте, не переходит предела. Напоминает Ивлина Во. А главное, нормальные люди, которых видишь каждый день, а не эти чертовы издольщики, которых терзают в Алабаме, что ли. Если бы вы знали, – прибавил издатель, печально подкладывая себе картошки, – сколько мне приходится про них читать!

– Страдают, да?

– Как нанятые. А не крестьяне, так дети-калеки. Вот, послушайте, такой сюжет, читал в самолете. Незаконный ребенок – калека, естественно – живет у злого отчима. Тот шестнадцать страниц его лупцует, а потом убивает мамашу. Не свою, этого типуса. Типус сходит с ума и умирает в поле. Отчим вешается, настоящий отец стреляется. Сколько трупов?

– Вроде четыре.

– Неужели так мало? Ну, вам видней. Одна девица обожгла лицо, а ребенок – не тот, уже другой – попал под автобус, обе ноги отрезали. Любой аппетит отобьет! – вскричал Клаттербак, кромсая бифштекс, как сэр Галахад кромсал врагов. – А тут ваша книжка. Кстати, вы ее мне прямо прислали, значит, у вас нет агента. Это хорошо. – Тут он отвлекся, сравнив этих субъектов с покойным Джесси Джеймсом [74] и особо описав одного из них, чьи нравственные правила неприятно удивили бы команду пиратского корабля. – Наверное, вы думали, чего мы так долго молчим. Дело в том, что я встречался с теми-семи.

– С теми-семи?

– Ну, журналы там, студии, карманные серии. Очень заинтересовались. Да уж, сразу взяли на заметку. Когда я сказал, что мы надеемся продать 100 000…

Зал завертелся и взлетел, как Нижинский [75]. Когда он вернулся на пол, Джеф переспросил:

– Вы им сказали, что надеетесь продать 100 000?

– Мы всегда так говорим, – пояснил Клаттербак, вводя его в тайны издательского дела.

2

Сердечно попрощавшись, Джеф расстался с издателем в 7 часов утра. Конечно, ланч не занял столько времени, но он перешел в обед, продолжился ночным обзором Монмартра и завершился на рынке миской лукового супа. Словом, Джеф вышел из машины в начале одиннадцатого и пошел к себе отоспаться.

Почти сразу после этого из отеля вышла Кейт. Несмотря на соду, она не очень хорошо себя чувствовала и решила подышать морским воздухом. Записку для Фредди она оставила у портье и направилась по Promenade des Anglais.

Утро стояло прекрасное, дул ветерок, сияло солнце, и Ровиль был в лучшем виде. Толстые мужчины плескались у берега или лежали на пляже, намазанные маслом, обретавшим мерзкий бурый оттенок. Кейт быстро полегчало. Через час, вернувшись в номер, она и чувствовала себя, и выглядела лучше, а потому весело окликнула сестру:

– Терри!

– Да?

– Я отдала записку портье. Мистер Карпентер получит ее после ланча. Он играет в гольф. – Она заглянула в дверь. – Что ты делаешь?

– Складываю вещи.

– Вещи?

– Мы улетаем следующим рейсом. Я, во всяком случае. j Кейт засопела.

– И я, конечно! С большим удовольствием. Хватит с меня этой Европы. А вот ты… Не слишком ли ты спешишь?

– Спешу, это да, – отвечала Терри.

– Как же мистер Карпентер? – спросила Кейт.

– А что с ним?

– Он не удивится?

– Нет, я ему написала.

– Еще одну записку?

– Да. Пойду мимо портье, оставлю. Кейт фыркнула.

– Ты прямо министерство иностранных дел! Только и шлешь ноты. А что там сказано?

– Что я за него не выйду. Подумала, знаешь, и