Несбывшаяся жизнь. Книга 2 - Мария Метлицкая

живу и радуюсь своим годам, понимаешь? Нахожу в этом возрасте кучу приятных вещей! Ну что ты смеешься, я с тобой откровенно, а ты… Ну-ну, смейся дальше, – насупилась Лиза. – Я действительно рада, что отгорели страсти, закончились выяснения отношений, ссоры, претензии, а главное, ушли обиды, которые меня убивали. На это просто нет сил. Каждому овощу, как говорится…

А теперь мои мечты просты и доступны, ничего заоблачного, все о насущном. Провести с тобой вечерок у костра, смотреть на огонь, подкладывать полешки. Слышать, как гулко падают яблоки, как пахнет мята, которую мы положим в чай, как залает собака, вскрикнет ночная птица, пробежит по забору белка. А ты накроешь меня вязаной кофтой, потому что похолодало. И потрогаешь нос – теплый, и ты успокоишься.

Лиза замолчала. Молчал и Гера.

– У меня закончились претензии к жизни и к самой себе, понимаешь? Я стала почти свободной. От многого, да, – только не от страха. Страха за вас, моих любимых, за Тошку и за тебя. Но я смирилась, потому что понимаю, что это со мной навсегда.

Мать говорила, что прожила счастливую жизнь. А я смотрела на нее и думала: сумасшедшая! В самом прекрасном женском возрасте добровольно уехать из Москвы, оставить ребенка, поселиться в поселке рядом с колонией и прожить там всю жизнь? Это она называла счастливой жизнью? Глупая экзальтированная особа, думала я. Она мне много говорила про это. И, разумеется, не без пафоса, это было в ее стиле. Ленечка, Леня, любовь всей жизни. А я не понимала. Как это – «я не могла без него дышать»? Я врач, я знаю, как устроены легкие, что за чушь – не могла без него дышать?

А она отвечала – не могла, и все, не было воздуха. Без него жизнь была неинтересна. Главное, говорила она, чтобы он был рядом. А где, в каких широтах и при каких условиях – не важно. Как же меня все это бесило! Я понимала, что у них с отцом была большая любовь. Но почему-то страшно, неистово раздражалась…

Я была к ней несправедлива. Мне казалось, что в той истории было много театральной патетики. А потом поняла: какое я имею право судить ее? Насмехаться над ней, не верить? И мне стало стыдно. Но прощения я попросила только после ее ухода…

Гера слушал, не перебивая. Понимал, что Лизе нужно высказаться и любые слова излишни.

– И еще, последнее, – кивнула Лиза. – Прости, я тебя утомила… Мне нравилось ощущать себя несчастной. Мать меня бросила, тетка матерью не стала. Любимые предавали, ребенка не родила, а ту, которую вырастила, легко записала в список предателей.

А можно не так, по-другому можно. Вот как: я в детдоме не росла, не пришлось, спасибо тетке. Мозги были на месте, училась прекрасно, сама поступила в институт, исполнила свою мечту. Не бросила, хотя было трудно. Подработки, Анюта, да, было тяжко… Но и это меня закалило и ни капли не повредило. Я стала врачом и даже сделала карьеру. Ребенка не родила, но у меня есть Антошка. И замуж я все-таки вышла, пусть почти на пенсии, но вышла же, вышла! А теперь скажи мне: и чем не прекрасна моя судьба?

Лиза расхохоталась.

– Нет, честно! Скажи!

12

Письма от дочери стали приходить чаще – каждый месяц.

Анюта хвасталась фотографиями мужа и дочек – их было две. Хвалилась квартирой, машиной, строящимся домом, новой норковой шубой.

Фотографии Лиза читала примерно так:

«Вот, мама, посмотри! Ты считала меня никчемностью, пустышкой и дурой и говорила, что из меня ничего не получится. А ничего, получилось! И муж – красавец, и детки как на подбор, и квартира трехкомнатная, и дом начали строить, большой, двухэтажный. Рядом баня, собираемся посадить огород и сад. И хозяйкой я оказалась хорошей, хотя ты называла меня тетехой».

А письма – так:

«И в квартире у меня чистота, и обед есть всегда, суп-второе-компот. А на выходные я пеку пироги, с вареньем, яблоками и ягодами – у нас их полная морозилка. И закруток полно, больше ста банок: грибы, помидорки с огурчиками, компоты в баллонах[7] – свекровь научила. Везде эти банки: под кроватями, под шкафами, на полках… Скорее бы в дом, там будет погреб. Я своему сказала: без погреба не поеду. И живем мы хорошо, мирно, почти не ругаемся. Я, мам, как из тьмы вырвалась на свет, понимаешь? Я правильно сделала, что уехала тогда. Прости, но я ни разу не пожалела. Помнишь, ты говорила: школа жизни, Аня! А сама в эту школу меня не пускала. А здесь я стала самостоятельной, понимаешь? Рядом с тобой, мам, – не обижайся! – этого бы не случилось».

На слове «баллоны» Лиза запнулась, где-то она это слышала. А, добрый молодец Лешка! Ну да, хозяйственный женишок. И Лизе стало смешно.

«Почему ты не приезжаешь, Аня? – писала Лиза. – Неужели тебе совсем, ни капельки не интересно увидеть своего сына? Про себя я молчу…»

Анюта оправдывалась:

«Мам, ну столько всего! Как ты не понимаешь? Дети, хозяйство. Дом еще не закончили, а уже переехали. И телочку завели, и кур, мам! И огород уже садим, и в августе будем крутить (погреб у нас обалденный, танцевать можно!). А сейчас картошку надо садить, парники ставить. Дом еще обустраивать и обустраивать. В общем, хлопот полон рот!

И свекор болеет, рак у него. Такой дядька отличный, жалко его, плачу все время. Мы его во Владик в самую лучшую больницу устроили и ездим через день, а путь неблизкий.

И потом, мам, за Антошку я спокойна, я же знаю, как ты его любишь. Ты всегда его любила, больше чем меня, но я не обижаюсь, честно! Я знаю, что у него все хорошо, он уже вырос. А девок моих еще растить и растить!

Кстати, мам! Этих, ну, своих кровных, мать и папашу, я решила не искать, зачем? Кто они мне? Чужие люди. Если не вспомнили ни разу, не приехали? И мой говорит: на черта они тебе, лишние хлопоты!

Мам, а вы приезжайте! Нет, ну правда, лучше вы к нам! Здесь у нас красота, увидишь – обалдеешь! Оба обалдеете, обещаю! И крабы, и гребешки, а какие креветки!»

Лиза в раздражении отбросила письмо.

Дура. Как была дурой – так и осталась. Антошка уже вырос! Ага. У парня самый опасный возраст. Господи, ну какая же балда эта Анька!

Спокойна она за него. Еще бы! Благодарности от дочки она не ждала, а уж если по правде… Это она,