У чужих людей - Лора Сегал

— Но мама хочет, чтобы я получила высшее образование, — возразила я. — Герта тоже поступает в университет. Она сдала экзамены в Кембридж и будет получать стипендию.

Встретив Герту на улице, я рассказала ей о своих планах. Тучная Герта была в новом твидовом костюме, в нем ее фигура уже выглядела по-взрослому. Глядя на меня сквозь очки, она спросила:

— Надеешься, что Оксфорд сделает из тебя христианку?

Ее родители в конце концов нашлись в Гонконге, и Герта ждала только, когда сможет съехаться с ними в Палестине, в кибуце ее брата. «Я вне себя от счастья», — призналась она.

По-моему. это была наша последняя встреча. Однако вскоре в Комитет по делам беженцев пришла миссис Монтгомери — посоветоваться с миссис Диллон: Герта призналась, что не хочет ехать в Палестину, а хочет остаться и креститься. Миссис Монтгомери всполошилась: так себя молодые девушки не ведут, повторяла она. Надо и о родителях подумать.

В это время я была целиком поглощена собственными планами, вовсю готовилась к экзаменам, потом ждала результатов и была убеждена, что Герта поступила в Кембридж. Только годом позже, приехав на рождественские каникулы в Оллчестер, я узнала, что Герта выбросилась из окна своей спальни на четвертом этаже дома миссис Монтгомери и разбилась насмерть.

Оксфорд готов был меня принять, но лишь на следующий год. Я сразу поняла, что в моих обстоятельствах ждать целый год невозможно, но обида оттого, что пришлось согласиться на второразрядный университет, жгла меня много лет. Ощущение было такое, будто я получила увечье на всю жизнь. Думаю, что в этом повинны мисс Даглас и миссис Диллон; пять лет подряд — а я тогда была очень впечатлительна — они оказывали на меня большое влияние, стремясь привести еще одну душу в лоно англиканской церкви, но вместо этого превратили меня в снобку — правда, лишь на некоторое время, а вот в англофилку — навсегда.

Глава восьмая

Лондон:

Одежда, книги и никаких мужчин

Колледж, в который я поступила, входит в Лондонский университет, но в то время там учились исключительно девушки. Он занимал нескольких современных зданий из красного кирпича. В этих непритязательных постройках не было и намека на красоту, но когда я впервые открыла небольшую калитку и вступила на территорию кампуса, отделенную от Риджентс-парка черной железной оградой, сквозь мелкий осенний дождь вдруг, откуда ни возьмись, пробился мягкий золотистый свет; меж просторных лужаек по обсаженным платанами дорожкам: бродили студентки. Они немедленно сбросили плащи и сдернули косынки. А ведь я тоже буду учиться в этом колледже! — подумала я.

В очереди на регистрацию мое внимание привлекла стоявшая рядом со мной девушка: у нее были широкое белое лицо и прямые, туго стянутые на затылке волосы. Я сообщила ей, что меня зовут Лора и что я еврейка. Рада познакомиться, сказала девушка и представилась: Моник, американка. А я-то с ходу решила, что она англичанка, и была сильно разочарована.

Большинство студенток жили в общежитиях колледжа, но из соображений экономии мы с мамой сообща сняли комнату. Ее окна выходили на неухоженный район Примроуз-хилл. Стены были оклеены шершавыми коричневатыми обоями, на окнах висели древние поблекшие шторы темно-зеленого цвета, создавая впечатление серо-бурой унылости. Я неустанно боролась с этой тоскливой атмосферой, переставляя мебель самым непредсказуемым образом. Но однажды в холле первого этажа, у столика, на котором оставляли почту для жильцов, я увидела молодого человека. На нем был шарф цветов Кингз-колледжа[42]. Он оглянулся, но я, сообразив, что на мне зеленая кофта, которая меня совсем не красит, отвела глаза, побежала наверх, там поспешно набросила белую шелковую блузку, увидела, что она мятая, сняла, опять надела зеленую кофту, пригладила волосы: что бы моим волосам быть длиннее, а носу короче, подосадовала я, а тут еще и очки, и помчалась вниз. К тому времени, разумеется, молодого человека уже и след простыл, зато на столике среди прочей почты я обнаружила конверт с чеком — стипендия!

(Оглядываясь на прошлое, я изумляюсь щедрости тогдашней стипендии: она полностью покрывала стоимость моего обучения и «содержания», и при этом — никаких вопросов о моем статусе иностранки или о моих планах на будущее. От меня требовалось лишь раз в полгода присылать отчет о регулярном посещении занятий, а также перечень необходимых расходов на жилье, еду, одежду, книги, транспорт и прочее. Их тщательно подсчитывали и ежемесячно присылали мне конверт с очередным чеком.)

Все три года учебы в колледже я, как мне теперь представляется, только и делала, что бродила по Лондону — по элегантным торговым кварталам, картинным галереям, церквям и букинистическим магазинам. Я пребывала то в восторге, то в тягостном отчаянии, потому что мне не в кого было влюбиться, а от сознания, что я манкирую учебой, я ощущала себя виноватой. Я восхищалась преподавателями, но вместо предметов, которые они нам читали, я изучала, как каждый из них подает материал. Лекций не конспектировала; мои блокноты были изрисованы лицами, танцующими фигурами, замысловатыми зданиями, даже целыми кварталами. Книги читала, но не те, какие требовались по программе, и никогда не добиралась до конца. В первом семестре я решила, что мое исследование должно базироваться на сравнительном обзоре произведений мировой литературы прошлого. Начав с восточной литературы, я наткнулась на одну цитату из дневников госпожи Мурасаки[43]; описывая годы, проведенные в школе, она замечает: «Очень скоро я горько пожалела, что …превзошла успехами многих, поскольку одноклассницы одна за другой стали уверять меня, что даже у мальчиков решительно меняется отношение к однокашникам, как только выясняется, что те любят учиться. А для девочки последствия, естественно, куда тяжелее… Я начала скрывать свою любовь к ученью… и в результате по сей день удручающе плохо владею кисточкой». Я закрыла книгу в страшном волнении. То, что я на своем опыте обнаружила у современных школьников из английского среднего класса, существовало, оказывается, еще в одиннадцатом веке при дворе японского императора. Стало быть, у нас с госпожой Мурасаки есть одна общая черта: неподобающе высокие интеллектуальные запросы. Она пыталась прятать свои книги, а я старалась умилостивить судьбу, бессистемно читая все подряд. Помню, какого труда мне стоило умерить честолюбивые порывы, которые с младых ногтей поощрялись в Вене. В оллчестерской средней школе я в первый же год учебы просто по привычке вышла первой по каллиграфии, зато четыре