Они ненавидят друг друга - Аманда Вуди

Я слышу шаги на крыльце. Мик стоит там с зонтиком, Лили вцепилась в ее руку, и

они обе смотрят на меня широко раскрытыми глазами. Я даже не слышал, как

проехал автобус. Увидев их, я вбиваю еще один кол в грудь, потому что не должен -

не перед ними, - но начинаю плакать.

Они обе сбрасывают свои рюкзаки и отбрасывают их в сторону. Мик падает слева

от меня и обхватывает руками мои мокрые плечи. Лили садится ко мне на колени и

плотно прижимается ко мне.

«Мне очень жаль», - всхлипываю я, вжимая голову Лили в свой воротник. «Мне

жаль, что я не могу быть лучше. Мне жаль, что я неудачник. Мне жаль... . .»

Не знаю, сколько времени я просидел там, рыдая, а Взрослый Режим стал далеким, недоступным воспоминанием. Мик и Лили укутывают меня во все полотенца, какие

только могут найти, а потом толкают на диван в гостиной. Моя голова падает на

колени Лили, а ноги - на колени Мик. Лили возится с моими волосами, напевая.

Колени Мик подгибаются под меня. Мне кажется, что в кои-то веки мне тепло.

По крайней мере, пока я не вспоминаю, как он лежит рядом со мной. Ощущение его

руки в моей. Тепло его кожи рядом.

Нет. Мне не тепло.

И, возможно, никогда больше не будет.

ДИЛАН

Я не помню, как доехал до дома. Тишина стучит в ушах и застревает в горле. Я

закрываю рот руками. Горячее, задыхающееся дыхание ударяется о мои ладони.

«Папа», - говорю я, входя в парадную дверь. «Мама. Томас».

Тишина холодная.

«Шоколадный чизкейк». Я захожу на кухню, белые пятна бегают вокруг моих глаз.

«Сахар. Шоколадная крошка. Сливочный сыр. Ванильный экстракт. Крошки

печенья. Разогреть до...»

Я листаю книгу рецептов, смотрю, но не впитываю.

«Разогреть до», - повторяю я. «Разогреть до. Разогреть до трехсот пятидесяти».

Я включаю духовку.

«Я собираюсь растопить шоколадные чипсы», - говорю я, но потом сжигаю их. «Я

собираюсь соединить крошки, сахар и масло», - говорю я, хотя случайно использую

муку вместо сахара. «Я собираюсь взбить сливочный сыр с мукой», - говорю я, но

муки у меня уже не хватает.

Ах. Я все испортил. Это моя вина.

Я всегда во всем виноват.

Но нет, это то, что мы хотели. Ведь так? Возможность больше никогда не

разговаривать друг с другом? После сегодняшнего дня нам не придется

беспокоиться о том, что наши друзья будут пилить нас, потому что они будут

чувствовать себя слишком виноватыми. Мы достигли своей цели, так что я должен

чувствовать себя прекрасно.

Вот только меня тошнит, и покалывает от паники, и ярости, и усталости, и грусти.

Я снова закрываю рот руками. Контролируй это. Дыши. Сосредоточься на чем-нибудь. Мой взгляд находит новый молькахето, который мама привезла из поездки.

Ее керамическую чашу с острова Вьекес, украшенную кусочками морского стекла.

Моя книга рецептов. Ящик с письмом.

Мои пальцы блуждают по экрану телефона. Он звонит. Звонит.

«Вы позвонили на голосовую почту...»

Я отключаюсь, затем выхожу из папиного номера и набираю мамин.

Он звонит.

«Дилан? У меня сейчас совещание. Могу я тебе перезвонить?»

Я завершаю звонок. Мои пальцы набирают следующее имя.

Большой Том.

Я нажимаю на кнопку вызова, прежде чем успеваю остановить себя. Не успеваю

осознать, что прошло уже больше года с тех пор, как я здоровался с ним или видел

его лицо. На мгновение все в моем теле с визгом останавливается. Мое дыхание.

Мое моргание. Мое сердцебиение.

«Нам очень жаль. Вы позвонили по номеру, который был отключен или больше не

обслуживается...»

«Ах, черт», - говорю я, но это больше похоже на сердитый всхлип. «Вы что, блядь, издеваетесь?»

Роботизированный голос продолжает говорить, поэтому я кричу ему вслед.

«Заткнись! Заткнись, черт возьми!»

Я швыряю телефон на пол. Он не разбивается, но это было бы неважно. Мои

родители без вопросов купили бы мне новый. Ведь у них нет времени задавать их.

«Томас», - плачу я, перегнувшись через стойку и дрожа. Мои глаза снова находят

ящик. «Томас. ... что мне делать? Что мне... ?»

Я обхватываю ладонью ручку. Боль от того, что он пропал, разрывает мою грудь, когда я забираю конверт липкими руками. Мои пальцы замирают на сгибе, ожидая

следующей команды мозга, но я не знаю, что делать. Я прогоняю слова в голове - я

собираюсь прочитать это, - но они кажутся пустыми. Я не могу приложить к ним

никакой силы, никакой мощи. Как бы я ни притворялся, я все равно невероятно, жалко слаб.

Я сжимаю дрожащие губы между зубами. Я снова вижу все это. Переживаю. Его

медленное, методичное исчезновение из моей жизни. Из нашей семьи. Из-за меня.

Он этого не заслуживает. Это я должен устраниться из семьи. Я - причина всех этих

потрясений. Причина, по которой он отсидел. Из-за меня он застрял в Детройте.

Я знаю, что написано в письме. Я всегда знал. Думаю, именно поэтому я никогда не

мог открыть его. И никогда не смогу.

Это не твоя вина.

«Да», - задыхаюсь я. «Это моя вина».

Я разрываю его пополам.

«Это моя вина».

Я разрываю его на четверти.

«Это моя вина».

Обрывки письма стекают в сток раковины. Мой указательный палец щелкает по

мусоропроводу, который перемалывает его в ленту.

Я засовываю ноги в ботинки, руки в куртку, а затем пошатываясь, иду к машине, все еще злобно трясясь. Он должен понять. Все, что произошло... произошло из-за

меня. Я тот, кто должен был высказаться. А я сидел и терпел все это, как какая-то

жалкая тряпичная кукла без голоса.

Проселочные дороги проносятся мимо меня в бессмысленной золотой дымке, а

радио сменяется статикой и разными станциями. Городские огни - это размытые

пятна красного и зеленого вокруг меня. Гул двигателя отдается в ушах, и это

единственный шум, который я слышу, не считая собственных повторяющихся

мыслей.

Я виноват. Это моя вина.

Я моргаю, и вот я уже колочу в дверь квартиры, пока она не распахивается.

«Это моя вина», - говорю я, прижимаясь к нему и зарываясь лицом в его плечо.

«Мне жаль. Мне так жаль».

Длинные руки брата обхватывают меня за спину.

«Боже мой, Дилан».

. . .

«Ты не помнишь ни одного момента своей поездки?»

Я едва могу понять слова Томаса. Воздух вокруг меня удушливо густой.