Ступени к чуду - Борис Семенович Сандлер

это через свое национальное сознание и этим обогатили и себя, и те народы, среди которых жили и живут до сих пор. Так, вбирая лексику и строй разных языков, мы создали множество новых еврейских языков, и самое значительное среди них место занимает идиш — моя птица Алеф. Хотя вылупилась эта птица в гнезде иврита, летать она начала в небесах идиша. Этот язык происходит из холмов древней Иудеи, но гнездо свое свил в краях Вениамина III и Тевье-молочника, на земле Переца и Гольдфадена. Это духовная нить, которая тянется, не прерываясь, от Авраама до наших дней. Пером из крыла птицы Алеф шлифовалась и творилась еврейская литература нового времени. Продолжение лучших ее традиций — вот моя цель, вот смысл моего еврейства.

Ты, Алик, ищешь журавля в небе и потерял притяжение своей земли.

Да, Шлойме-шамес… В моих глазах он мудр, как Соломон. Он уже давно в лучшем мире, но дух его остался здесь, во мне, и так, льщу себя надеждой, продлил свою жизнь. Я снова вижу его рядом с собой. Он кряхтит и вздыхает, поправляет съехавшие на нос очки и начинает рассказывать:

„Истерзанное тело Авеля лежало в поле; кровью его были обрызганы кусты и камни.

Полными ужаса глазами глядели Адам и Ева на убитого сына, не зная, что теперь делать с этим неподвижным телом. Недалеко от того места лежал павший ворон. И другой ворон подумал: „Покажу людям, как поступить с трупом“. Он разгреб землю когтями и клювом и закопал в ней мертвого брата. Видя такое, Адам и Ева вырыли могилу и похоронили Авеля. И была это первая человеческая могила на земле“.

Мы живем во времена, когда тысячи отцов и матерей оплакивают своих Авелей, когда наследники Проклятого снова тянутся окровавленными руками к убийственному камню. Может быть, мои слова слишком громки, но разве можно тихо говорить о мире? Знаешь, как пела моя мама?

Пока из пеленок

Встанет ребенок,

Родителям много хлопот.

А вырастет — боже,

Забот еще больше:

Уже на войну он идет…

Нет, Алик, настоящую цену войне и миру знают здесь, на этой земле, где я стою и где, я верю, вырастет мой сын, мое продолжение. Да, на этой земле, где все-таки остались следы твоих корней, которые ты сам перерубил…»

— Лиля? Я думал, ты уже спишь.

— Нет, я читала.

— А как Давидка? Сразу уснул?

— Плохо ты знаешь своего сына… Сначала требовал конфету, потом воды, а под конец вспомнил, что ты обещал ему сказку.

Ефим усмехнулся, представив себе хитрющие глаза малыша.

— Придется завтра оправдываться перед ним.

— А передо мной? — Она потрепала его по волосам. — Я вижу, ты еще не собираешься ложиться.

— Еще немножко, Лиля. Сейчас закончу.

— Знаю твое «немножко». Опять до утра засидишься. Нет-нет, спать!..

«Как хорошо, что я уговорил ее не стричь волосы, — думал Ефим засыпая. — Они у нее — как река. Длинные, темные, теплые. Окунешься — тонешь. И как сладко тонуть…»

Во сне они встретились втроем: старый шамес, Алик и Фима. Они сидели под ветвистой акацией, что росла во дворе у Шлойме.

СОС! СОС! СОС!

«О» — это нос в черных угрях, словно бублик, усеянный маком. «С» по сторонам — как стеклышки очков, сползших с переносицы. Два лучистых «С», а над ними — звезды. Они посылают из своего далекого завтра, из двадцать первого века, короткие сигналы — совесть, сострадание, счастье…

Старый Шлойме рассказывает:

«Создав человека, господь повел его по садам Эдема, говоря:

— Гляди, как прекрасен этот мир, созданный для тебя. Береги его и помни, что поврежденного тобою некому будет исправить».

Разговор с луной

Рассказ

Полная, без единой щербинки луна заглядывала к ним в комнату.

— Он еще не пришел, — сказала Фира, тяжело вздыхая. — А уже так поздно.

Сема тем временем почти заснул, но слова жены его словно растормошили.

— Действительно поздно… спи.

— Спи!.. Как можно спать, когда он еще где-то ходит!

Фира лежала в постели, подложив руки под голову и упираясь локтем в мягкую спину мужа. Она смотрела на луну и всем своим существом чувствовала ход времени. Еще минуту назад луна зацепилась белым бочком за открытую форточку — и ни туда ни сюда. А теперь она уже почти вся закатилась в комнату. Фира вдруг вспомнила: ее Мишка, совсем маленький (только начал ходить), она и Сема играют в прятки. Сема прячется за шкаф, а она с Мишей его ищет. Они нарочно заглядывают не туда: под стол, под кровать, в ящики буфета. «Где же наш папа? Куда он девался?» Маленький Мишка топает ножками, рвется вперед так, что Фира еле удерживает его. Черные глазки малыша (Фирины глаза!) горят азартом и любопытством. И вдруг радость — папа нашелся! Мишка смеется-заходится, а Фира и Сема веселятся не меньше его…

Когда это было? Кажется, мгновение назад. Мгновение, которое вместило в себя двадцать с лишним лет. Теперь Фира, как, может быть, никогда раньше, чувствует, что время ушло, убежало, утекло сквозь пальцы. Случалось, Мишка лежит с обыкновенной простудой, а она ночами не спит, не отходит от его постели. Тогда ей казалось, что вся жизнь вокруг останавливается и замирает. «Что ты так трясешься над ним? — ворчала свекровь (они жили у родителей Семы, на Цыгании). — У меня тоже были дети, но так сходить с ума…»

А сколько здоровья отнял у нее день, когда Мишка пришел домой с разбитой бровью! Она чуть рассудка не лишилась: «Боже мой! А если бы камень попал чуть ниже?» Семе даже пришлось прикрикнуть: «Сама себе жизнь укорачиваешь! Не делай из него мямлю — пусть мужчиной растет». А Фира снова не спит ночами: «У ребенка останется шрам на лице!» — «Так что же? Невесту себе не найдет?»

Фира смотрит на луну, и в ее глазах отражаются две маленькие круглые луны.

— Слышишь, Сема? Сегодня вечером я видела его с одной девушкой. То есть, наверно, это был он.

Сема не отзывается. Да и что он может ответить, если уже спит без задних ног?

А Фира не находит себе места.

— Я как раз вышла на балкон, вынесла три банки компота, которые закрутила сегодня. Смотрю вниз, просто так смотрю, а под деревом — какая-то парочка. Интересно, кто бы это мог быть? Просто так думаю, не про Мишу, а они стоят. И кого, ты думаешь, я вижу? Его…

Фира вдруг