Господи, напугай, но не наказывай! - Леонид Семенович Махлис

— Граждане судьи, взгляните на моего подзащитного. Что вы видите? Вы видите совсем юного человека, преисполненного самых чистых побуждений и благородных желаний. Еще до своего рождения он страстно желал стать желанным. Но осуществить это желание он смог только появившись на свет вопреки желанию тех, от кого это зависело. Все свое трудное детство он желал только одного — быть, как все: кататься на велосипеде, ходить на лыжах, бегать наперегонки. Но вместо этого, его с трех лет заставляли читать книжки, надписывать родственникам свои фотографии и играть в шахматы. Не удивительно, что мальчик отстал в своем умственном развитии.

Вдобавок к этой неизлечимой детской травме, благодаря уличным инцидентам, неустанной педагогической работе, направляемой нашей партией, он рано узнал горькую правду о своем не слишком высоком происхождении, и с этого момента обострились его внутренние противоречия, которые мы с вами проглядели, вместо того, чтобы вовремя придти на помощь. Это знание он впитал с молоком матери и оно преследовало его, как врожденная хромота, как башмак с чужого плеча — тут жмет, там тянет.

Прошу суд также принять во внимание, что мой подзащитный — внук старой большевички, члена ВКП(б) с 1917 года, внучатый племянник расстрелянного оккупантами участника четырех войн, подпольщика и красного партизана, и сын фронтовика-орденоносца. Только благородные и принципиальные семейные традиции, связанные с нашим героическим прошлым, побудили моего подзащитного взяться за оружие.

Я прошу также суд снять с него обвинение в вооруженном нападении на военный объект, во время которого пострадавшая, якобы, случайно оказалась на линии огня и вместо того, чтобы бежать от вражеской пули, якобы, самоотверженно заслонила объект своим телом. Во-первых, ДОСААФ — это, как следует из его устава, общественная организация, которая сама случайно оказалась на линии огня, а во-вторых, военным объектом в данном случае следует считать потерпевшую. Ошибка моего подзащитного состоит в том, что он пренебрег опытом и ресурсами ДОСААФ, не согласовал с ним свои действия для совместной операции и последующей борьбы с потенциальными угрозами для общества или отдельной его части, исходящими от потерпевшей. Интересы моего подзащитного и ДОСААФ почти полностью совпадают, тем более, что стрельба из пневматического оружия входит в задачи ДОСААФ по развитию военно-прикладных видов спорта.

Я прошу суд вынести моему подзащитному оправдательный приговор, наградить путевкой в Артек, но обязать возместить потерпевшей материальный ущерб путем приобретения для нее двух пар байковых рейтуз, также случайно оказавшихся на линии огня.

Реконструкция места преступления 50 лет спустя. Москва, 2011 г.

Обещанное «Дальнейшее» не заставило себя ждать, но приятно удивило. Недочищенные трубы Страшного суда дали петуха. Да и ангелы-трубачи Московскую консерваторию не кончали. Открыткой власти уведомили о том, что нас обвиняют… нет, не в нанесении телесных повреждений, не в террористической деятельности по политическим мотивам, не в групповом бандитизме, а всего лишь в мелком хулиганстве и предлагают заплатить штраф… 8 рублей. Может, стоило им прислушаться к рекомендации В. Розанова: «Была б моя воля, я переженил бы всех гимназистов и гимназисток. Женатые люди должны воспитывать детей, а не швырять бомбы». А еще через неделю пришла новая открытка. В ней говорилось (кто в это поверит?), что мы можем зайти в отделение и забрать… винтовку «ввиду отсутствия решения суда о ее конфискации». О второй открытке мы узнали уже после того, как мама явилась по указанному адресу и подписала заявление о добровольной сдаче оружия. Родион Раскольников актом монаршей милости вместо каторги был назначен председателем Собеса. Бескровный (если не считать испачканных вражеской кровью рейтуз) исход драмы на Страстном заставил меня на время поверить, что мы живем в правовом государстве, которое не ставит свои интересы выше моих.

История быстро распространилась по всему району. О нас говорили на Пушкинской, на Петровке, на Неглинной. Коридорные аспиды совсем затихли. В отличие от жертвы, они не были лишены инстинкта самосохранения. Народная молва какое-то время поддерживала мою самооценку на приличном уровне.

Я так и не узнаю, кто и почему приказал не давать делу ход и замести сор под ковер. Но несмотря на откровенно политический мотив преступления, вопреки принятой практике, результаты расследования не были переданы в КГБ. Между тем, как выяснится через годы, «контора» знала о каждом моем шаге чуть ли не с детства, с тех пор, когда я еще играл в сиськобол и в чижика, еще не сочинял стихов и не кодировал телефонные разговоры. Но об открытой террористической активности — ни ухом, ни рылом.

В 90-е годы мне довелось записывать в мюнхенской студии «Свободы» беседу с только что назначенным начальником МУРа. Я воспользовался случаем, чтобы проконсультироваться — как найти следы того детского дела. Он ответил, что есть только одно объяснение столь мягкого наказания — приказ на уровне МВД не давать делу ход, то есть не доводить дело до суда и, соответственно, до КГБ. В этом случае, — сказал он, не стоит тратить время на поиски концов, протоколы таких дел долго не хранили.

КОГДА Я НА ПОЧТЕ СЛУЖИЛ ЯЩИКÓМ

В новой жизни было все, кроме денег. Благо колебания потребностей — это саморегулируемый процесс. Добывание личных средств началось в 14 лет с доставки телеграмм. Меня загружали ими на Центральном телеграфе. Закрепленный за мной район — начало ул. Горького и примыкающие переулки — предполагал незабываемые встречи. Чаевые от Эренбурга и Козловского хотелось не тратить, а спрятать в запасник как музейные экспонаты. Иван Семенович даже собственноручно чарку поднес — в тот день ему 60 стукнуло. А днем раньше случилась встреча, которая позволяет мне по сей день утверждать, что от Льва Николаевича Толстого меня отделяет лишь одно рукопожатие. Это меня благодарил Александр Гольденвейзер, праздновавший в тот вечер 85-летие. Увлекшись впоследствии этой игрой воображения, я обнаружу, что нахожусь на расстоянии всего пяти рукопожатий от Пушкина: мой друг и почти ровесник поэт и прозаик Вадим Перельмутер много лет дружил с поэтом и переводчиком Сергеем Васильевичем Шервинским, отец которого лечил лицеиста кн. А.М.Горчакова. С неменьшим удивлением я узнаю, что всего по одному рукопожатию меня отделяют от Ленина, Сталина, Керенского, Модильяни, Есенина, Маяковского, Луначарского, Троцкого и адмирала Канариса, по два — от Николая Второго, кайзера Вильгельма, Карузо, и Гитлера. Это открытие как бы легитимировало в моем сознании подозрение, что каждый из нас так или иначе причастен к истории, и привело к убежденности, что любой человек, которого жизнь свела или столкнула с легендарной