Господи, напугай, но не наказывай! - Леонид Семенович Махлис

с ледяной водой, бессчетно разбросанным по Москве, выстраивалась очередь, как в Большой зал консерватории. Вокруг стеклянных цилиндров с желтым и розовым сиропом вертелись назойливые осы, в тарелочке плавали медяки. Страждущая очередь переминалась с ноги на ногу. Брезгливые граждане умоляли получше мыть стаканы. Покупатели могли выбирать между газировкой с сиропом (3 коп.) и чистой (1 коп.). Чистую тетки продавали неохотно (еще одна причуда теневой экономики). Левый навар шел, надо полагать, за счет недолива крем-соды.

К моей радости, зеленая тележка появилась и на углу Пушкинской и Страстного бульвара, прямо напротив наших окон. Угол этот был не самый многолюдный в районе, но в выборе точки у газировщиц был свой резон, прозаический и никак не связанный с коммерческими соображениями. На этом углу находилась организация, из-за которой, как шутили в народе, Аллен Даллес разогнал ЦРУ. Его агенты не смогли справиться с поставленными задачами — запеленговать армянское радио, разыскать кузькину мать и установить, чем занимается комитет ДОСААФ. Комитет этой загадочной организации с ветхозаветным названием как раз и располагался на этом углу. К ДОСААФу примыкал Антифашистский комитет советских женщин. Правда, слово «антифашистский» незадолго до этого из названия удалили, но никого из членов комитета не расстреляли, как это случалось с другими антифашистскими организациями. Дальнейшие события показали, что у газировщицы были свои серьезные идейные разногласия с этим комитетом. Должно быть, потому и переименовали.

Тетка ненавидела нас с братом лютой ненавистью. Наверное, шестым чувством угадывала в нас своих Мордехаев.

— Два чистых.

Бабка не шевельнулась. Только процедила сквозь стальные фиксы:

— Чистой нету.

Я положил перед ней еще 4 коп. и повторил:

— Два чистых.

Бизнес не состоялся — слишком вызывающей была моя выходка.

— Я же сказала — чистой нету. Вы что — по-русски не понимаете? То-то — жиденята. Чистой им подавай! От чистой изжога бывает!

Стоявшие за нами уже шевелили пальцами в карманах в поиске дополнительных медяков. Но тетку несло.

— Дома будете командовать. Мамкой. Она, поди, уже «кугочку» для вас зарезала и мацы накупила, етить вашу налево.

Мы с братом молча смотрели друг на друга, удивляясь не свойственной нам сдержанности. Люди вокруг тоже нас разглядывали, но с неодобрением — очередь задерживаем. Кто-то попытался тормознуть советскую женщину — мол, будя шуметь, мамаша, пить охота и дел полно. Я пообещал газировщице пожаловаться в Мосводторг и позаботиться о том, чтобы ее лишили доходного бизнеса. Но угроза лишь раззадорила погромщицу.

— Давай, проваливай отсель, — люди пить хочут, а не на жидов любоваться. Налюбовались, поди. Гитлер вон не любовался, а душил. И правильно душил, да не успел всех-то… Вишь, опять наплодились — жизни от них нету. Чистой им подавай. Ищут, где подешевле да повыгодней. Но мы и без Гитлера с вами справимся. Вот погодите маненько — до всех доберемся, чертово племя, мать вашу ети. Сказала — проваливайте отседа в свою синагогу. — Выдохнула бабка и смачно сплюнула, угодив на свой и без того грязный халат.

Я обернулся на страждущих граждан — их выстроилось за нами уже изрядно. Никаких признаков участия в происходящем, только одна старушка ласково так:

— Идите домой, мальчики, дома напьетесь.

Самую малость не дотягивала эта добрая старушка до незамутненного образа русской женщины, на который уповала в своем неистребимом трагическом сарказме Надежда Мандельштам: «…Я рада, что моя столица — не Киев, а Москва: ведь мой родной язык — русский. И если там и здесь будут открыто резать жидов, я предпочитаю, чтобы это случилось со мной в Москве. В московской толпе всегда найдется сердобольная баба, которая попробует остановить погромщиков привычным и ласковым матом: эту не троньте, так вас и так, сукины дети. Под российский мат и умирать — то приятней». Будем считать, что нам с братом повезло.

— Сегодня ваш последний счастливый день в этой жизни. — Пообещал я на прощанье.

С тем мы и ушли, оставив за спиной облегченно вздохнувшую очередь, гордую вывеску «Комитет советских женщин» и несбыточное пророчество.

Через полчаса мы уже без всякого дела брели по Моховой, обсуждая инцидент, как нечто повседневное и привычное. Единственная заноза, сверлившая мозг, — невыполнимость обещания.

— Больно. — Мечтательно произнес брат. — Ей должно быть больно. Эх, был бы у меня сейчас ППШ… Я бы из ее жопы сделал белую и алую розы.

Вовка обожал историю. И про ППШ — тоже не случайно. За пару месяцев до этого мы обследовали годами стоявшую под лесами возле театра им. Ленкома некогда нарядную церквушку Рождества Богородицы в Путинках с пятью шатрами и колокольней и нашли среди хлама проржавленный и ускользнувший от внимания реставраторов автомат, который мы и припрятали в коридоре под половицей. Толку от него было чуть, но не выбрасывать же реликвию на помойку…

Руки чесались. Наше дело правое. Я не задумываясь поддержал брата:

— Предлагаю организовать вооруженное сопротивление. Слышал: и без Гитлера обещает справиться. Так что же опять сидеть и дожидаться, пока эти бляди начнут решать, жить тебе или не жить?

— Это тебе не Сидоровна. — Ворчал брат. — Ты видел ее оскал? Если бы у нее ППШ под рукой оказался, она бы тоже не упражнялась в красноречии (дался ему этот ППШ!).

Наутро брат застал меня стоящим у окна. Мой взгляд был прикован к зеленой тележке.

— Влюбился? Глаз не можешь оторвать?

— Я все думал, на кой ей наш угол сдался? Есть углы поприбыльней. Теперь знаю. Все дело в ДОСААФе. Эта кляча за сегодняшнее утро уже два раза туда вприпрыжку шастала, а выходя, подолгу оправляла халат и то, что под ним. Она «добровольно содействует» армии, авиации и флоту в секретном сортире, которым ей разрешили пользоваться комитетчики. А теперь прикинь: до ее задницы от нас не больше 25 метров. Это идеальное расстояние. Например, для воздушки, которую в военторге на Воздвиженке продают без всяких разрешений. Может, и нам вступить в это общество и научить добровольцев родину любить?

— А почем? — брат оживился, глаза заблестели.

Поупрапражнялись в сценариях акции. Самым эффектным рисовался удар по цилиндру с вишневым сиропом. Никогда еще эта липкая субстанция с танцующими вокруг краника осами не казалась нам такой желанной. Я уже видел, как белый халат нашей «процентщицы» пошел рубиновыми пятнами, свинцовая пулька отрикошетила и найти главную улику не смогут даже с ищейками, следовательно, причина взрыва цилиндра останется загадкой и баллистическая экспертиза нам не угрожает. Дело чистое, как ледяная вода за 1 копейку. Единственная загвоздка — где добыть деньги. Ружье стоило 14 рублей. Быстро заработать такие деньги нереально. Вспомнили, что в квартире мы недавно обнаружили тайник