Дочки-матери - Юрий Николаевич Леонов

— Постоим? — спрашиваю.

Алешка энергично кивает светлым чубчиком.

— Ну и правильно, чего ж не постоять, — подключается к разговору женщина в болонье. — Груши, говорят, очень вкусные. Тут еще одна дама перед вами в кожаной куртке, последнего не дождалась, на рынок побежала. Так что за мной пока держитесь, надежно будет.

Я благодарна женщине за этот маленький знак внимания. Удивительно добрые, участливые глаза у нее, как у моей мамы. И такая общительная, словоохотливая, какими бывают обычно женщины, долго прожившие в коммунальных квартирах. Минут через пять я уже знаю, что груш привезли шестнадцать ящиков, должно хватить на всех, что на базаре груши вчера были по пять рублей, а здесь всего по рублю, и больше таких не продают нигде, даже в стекляшке «Овощи-фрукты», что торговать ими после обеда будут обязательно, в магазине так и обнадежили…

— Встанет опять за весы эта дылда, терпеть ее, грубиянку, не могу, — произнесла грузная женщина с массивным перстнем и широким обручальным кольцом на левой руке. Весьма представительная особа. Да, если не замечать ее задиристо взбитых на висках кудряшек.

— Может, и молоденькую, рыженькую поставят, — хрипловато откликнулась стоящая рядом старуха. Я еще раньше приметила ее сутулую, негнучую, словно панцирь, спину, суковатую палку в руке, черный, сохранивший форму тарелки берет, — и подумала: наверное, одиночество выгнало из дому такую старую, не иначе.

— Она, она, дылда будет торговать, — с желчной уверенностью повторила женщина. — Придет, обвешает в два счета, да еще и чертей за пазуху натолкает.

— Вот-вот, — бойкой скороговорочкой стрельнули сзади меня, — и лучше не спорить с ними. А скажешь поперек — такого тебе товару набучат — домой принести будет стыдно. Да еще и на опосля припомнят.

Я обернулась. За мной уже стоял «хвост» — четыре женщины.

Не знаю «дылду», в глаза ее не видела, но мне уже хочется, чтобы торговал в павильоне кто угодно, только б не она. И очередь примолкла, как-то поджалась кучней, словно заранее приготовясь к схватке.

Возможно, для тех, кто редко стоит в очередях, все они — на одно лицо. А для меня у каждой очереди свой характер: то моторный и деловой, лишь успевай отскакивать с покупкой, то вздорный и брюзгливый, то насмешливый и даже великодушный, то столь безразлично-спокойный, что двигаешься понемногу, расслабясь, и отдыхаешь от всевозможных волнений на работе, от городского шума и суеты. Томясь в ожидании, не занятая ничем, очередь очень чутка к любым эмоциям. Какой тон задаст ей уместная шутка, неосторожно брошенный упрек — с таким настроением, как правило, и домой уйдешь. Нет, не понравилось мне пророчество хмурой, чем-то раздосадованной женщины. Зачем предостерегать от неприятностей, которых может и не быть? Да еще с этаким хлестким апломбом!..

В мое бедро уперлось угловатое плечо сына. Одного лишь мягкого его тычка достаточно, чтобы вернулось ко мне радостное ощущение воскресного утра. Сегодня я немножко заспалась, позволила себе расслабиться, и в полудреме, жмурясь от просеявшегося сквозь тюль солнца, заслышала, как босоного, вперевалку шлепает к моей кровати Алешка. Он по-щенячьи ткнулся в меня холодным носом, скользнул под одеяло и, неловко обняв за шею, прильнул — такой родной, такой доверчивый комочек, что от нежности к нему зашлось сердце.

— Кровиночка моя, — ласково шепнула я на ушко.

— Кровин, — сонным голосом поправил меня сын. Вот так вот, кровин. Мужчинчик мой, стало быть, моя опора.

Заново пережив то приятнейшее, долгое до угрызений совести пробуждение, я прижала к себе Алешку. Хорошо было с ним, и так не хотелось коротать время наедине с напрягшейся в нетерпеливом ожидании очередью, но все же заставила себя сказать:

— Иди, побегай пока, сынуля.

— Не хочу, — буркнул он.

Продавщица пришла ровно в два. Широкое ухоженное лицо, пук пронизанных сединою волос, очки в позолоченной оправе на спинке аккуратного прямого носа. Открывая висячий замок, громко, приветливо спросила:

— Ну как, не соскучились без меня?

Ей ответили вразнобой. Кто-то приятненько осклабился, кто-то нахмурил брови.

«И вовсе она не дылда, хоть и высока ростом, — сразу подумалось мне. — Даже интеллигентна на вид, для прилавка — явление не частое».

Сноровисто подвинув ящики поближе к весам, продавщица достала гири, полистала блокнот, отыскивая какие-то записи. Очередь терпеливо ждала. Все обещало близкий конец наших бдений.

В этот момент тихой сапой и подкатил к павильону рефрижератор на троллейбусной тяге. Как выяснилось, привезли виноград, крупный, болгарский. И чудненько! Кому-то виноград, а нам — груши. Но брюхо рефрижератора была набито ящиками с виноградом буквально битком, и весь он предназначался для этого павильона.

— Пока товар не приму, ничем торговать не стану, — сказала продавщица таким тоном, что сразу поверилось — не станет.

Я посмотрела на часы. Было десять минут третьего — самая пора махнуть рукой на эти груши. Досадно, конечно, отстоять в очереди полчаса и уйти ни с чем, но еще досаднее будет, если не успеем попасть в кино, на которое так настроился Алешка.

Пока я раздумывала, как поступить, объявились добровольцы, желающие помочь в разгрузке. Двое мужчин и две женщины встали цепочкой от рефрижератора к павильону, грузчик подал сверху первый ящик, за ним второй, и они споро пошли по рукам, как поплыли.

Энергичная крашеная блондинка лет тридцати, решившая тоже принять участие в разгрузке, спохватилась тогда, когда встать ей было уже некуда — поток шел бойко, налаженно. Но женщина просто горела желанием помочь общему делу, разумеется, не бескорыстно. Как заведено в подобных случаях, по окончании разгрузки помощникам отпускают товар вне очереди. Посуетившись возле работавших, блондинка нашла слабое звено в цепочке и буквально втиснулась между двумя мужчинами. Конвейер замер, ошеломленный таким напором, перестроился на ходу и снова вошел в привычный ритм под смачное кряканье грузчика.

— Не волнуйтесь, милочки, здесь работы на полчаса, не больше, уверяю вас, — благодушно сказала продавщица. Уперев руки в бока, она отнюдь не тяготилась бездельем. Следила, ровно ли укладывают ряды ящиков, задорно поглядывала на замершую очередь, по-свойски подкидывала расхожие остроты. Чувствовалось, хорошо было продавщице в минуты простоя, когда каждому ее слову внимало столько людей. Нравилось женщине выступать перед публикой, держась с нею запросто, на короткой ноге, словно это и было подлинным призванием продавщицы.

«Не из бывших ли учительниц? — подумалось вдруг. — Каких только вариантов служебной лестницы нынче не встретишь! Ушел же наш Алексеенко из инженеров-проектировщиков в мороженщики и, как рассказывал, ничуть не жалеет о том. Персональный ларек, и никакой опеки, ответственность по сравнению с прежней работой нулевая, свободного времени навалом, и денег в полтора раза больше, разумеется, не только за счет зарплаты. Остальное, как выразился он,