Книга Гусыни - Июнь Ли

с суровой реальностью раньше других. Никто не считал это необычным, и меньше всех мы с Фабьенной. Два ее старших брата работали на их ферме. Джолин когда-то получала от своего парня блоки американских сигарет. Если у вас были американские сигареты, вы могли обменять их на что угодно, так что Джолин, хоть и не любила работать на ферме, тоже отрабатывала свое содержание.

Одна из коз отбилась от остальных и приближалась к ручью. Я собиралась предупредить Фабьенну, но передумала. Она бы только рассмеялась и оглушительно свистнула, сложив губы. У нее было много способов заставить животных выполнять ее приказы.

Пчела села на цикорий, заставив головку цветка склониться. Вскоре пчела перелетит на другой цветок. Я не могла понять, о какой части нашей жизни стоит знать другим людям. Все мои дни в школе были одинаковыми, да и жизнь Фабьенны с ее коровами и козами мало менялась день ото дня. Взросление требует терпения, но даже если бы у нас было все терпение в мире, к чему бы это привело? Когда-нибудь мы выйдем замуж. Придется растить детей, если нам повезет и мы не умерем при родах, как Джолин. Придется больше работать, чтобы кормить больше ртов. Сможем ли мы с Фабьенной по-прежнему проводить столько времени вместе? Раньше я думала, что мы с ней могли бы найти двух братьев и выйти за них замуж, чтобы никогда не расставаться, но, возможно, было бы лучше, подумала я, если бы мы остались незамужними.

– Почему мы хотим, чтобы люди узнали, как это – быть нами? – спросила я.

– А почему бы и нет?

– Кто эти люди? – спросила я.

«Никто», – подумала я, но моя роль заключалась в том, чтобы задавать вопросы, а не отвечать на них.

– Пока не знаю, – ответила Фабьенна. – Но людей всегда можно убедить в том, что они чего-то хотят.

– Как?

– Разберемся с этим позже, – пожала плечами Фабьенна. – Пока что мы должны писать. У тебя с собой карандаш и тетрадь?

Я принесла свой школьный портфель, как она велела. Я сказала родителям, что сделаю уроки, проводя день с Фабьенной. Может, они мне поверили, а может, и нет. Но в целом их устраивало, что я не слишком часто бываю дома. Мой брат Жан умирал. С тех пор как шесть лет назад он вернулся из немецкого трудового лагеря, здоровье не позволяло ему выполнять тяжелую работу на ферме, но за последние несколько месяцев ему стало хуже. Он целыми днями лежал в постели, уставившись в потолок, если не кашлял кровью. По сравнению с ним я выглядела слишком здоровой, слишком толстой, слишком счастливой. Иногда мои сестры, все три замужние, навещали его и проводили с ним время. Родители спокойно подпускали к Жану сестер, а значит, вероятно, считали, что со мной что-то не так, но меня это не беспокоило. Я не разговаривала с родителями без необходимости. Я выполняла всю свою работу по хозяйству без их указаний, поскольку не хотела давать им возможность нарушить покров тихой таинственности, в который я облекалась дома. Я была не из тех детей, которые могут кого-то утешить, и не испытывала такого желания.

– Хорошо. Записывай то, что я говорю, – велела Фабьенна. Более глубоким голосом она проговорила: – Le jour où bébé François est mort… В день, когда умер малыш Франсуа…

– Кто такой Франсуа? – спросила я.

У маленького мертвого ребенка Джолин не было имени, но мы всегда называли его Оскаром.

Фабьенна проигнорировала меня и продолжила тем же зловещим тоном. Несколько раз я поднимала глаза, желая убедиться, что это все еще та Фабьенна, которую я знала. Она говорила как кто-то другой, и кем бы ни была эта женщина, она была уже мертва и произносила фразы с театральным отчаянием, которое обычно казалось нам с Фабьенной комичным. Но она не улыбалась своей обычной насмешливой улыбкой. Когда она – нет, женщина, от имени которой она говорила, – спросила бога, почему он послал ее ребенка на землю только для того, чтобы тот умер, я отложила карандаш.

– Смешной вопрос задает эта женщина, – сказала я.

– Что тут смешного?

– Все люди посланы на землю умирать, – ответила я. – Бог даже собственного сына послал на землю умирать.

Фабьенна лишь шикнула на меня.

Не стану притворяться, что помню каждое слово, которое она продиктовала, но первые несколько предложений навсегда врезались мне в память. Я буквально вижу слова Фабьенны, написанные моим аккуратным почерком. У меня был неплохой почерк. А у нее неплохо получалось говорить как мертвая женщина.

Мертвой женщиной в том рассказе была не Фабьенна, но, как ни странно – я думала об этом последние несколько дней, – однажды она ею стала.

Мы не закончили рассказ к концу дня. Я спросила Фабьенну, нужно ли ей больше времени, чтобы сочинить остальное, и она ответила, что, конечно, нет. Она знала историю наизусть, но знать историю наизусть – не то же самое, что потратить время на ее написание.

– А в чем разница? – спросила я.

Фабьенна на мгновение задумалась и сказала, что не понимает, почему я веду себя как идиотка и задаю глупые вопросы. Я легла и прикрыла лицо портфелем.

Со стороны могло показаться, что я надулась. Но правда заключалась в том, что под холщовым портфелем я улыбалась. Фабьенна была права насчет того, что я задавала слишком много вопросов, но она разозлилась на меня, только когда не смогла дать хороший ответ.

В чем разница между тем, чтобы знать историю, и тем, чтобы записать ее? Вот вопросы, которые мне следовало задать, – но я не знала этого, когда мы были младше: разве недостаточно просто знать историю? Зачем тратить время, чтобы написать ее?

Теперь у меня есть ответ – как для нее, так и для себя. Миру не важно, кто мы и что нам известно. Историю необходимо написать. Как еще мы можем отомстить?

(Отомстить за что и кому?

Аньес, не попадайся в ловушку, не отвечай на этот вопрос.)

♦

Закончив рассказ о малыше Франсуа, мы показали его месье Дево. Он спросил, сколько еще у нас таких рассказов. «Семь», – ответила Фабьенна. «И все о мертвых младенцах?» – спросил он. Она сказала, что не все о мертвых младенцах, но все о мертвых детях. Он кивнул и заметил, что так и думал. Как вышло, что он понял это, а я нет? Я решила, что недолюбливать его недостаточно. Я должна его ненавидеть.

Месье Дево увлекался поэзией и философией. Он рассказал нам, что написал несколько неудачных пьес, которые так и не увидели сцены, и по-прежнему сочиняет