Пассажиры империала - Луи Арагон

бывало раньше, словно ничего не случилось. Длинный разговор о Тибете, о далай-ламе, которого никто никогда не видел, и об исследователе Сэвидже Лэндоре. Паскаль прочёл обо всём этом статью в журнале «Чтение для всех», а Сюзанна видела в зоологическом саду в Париже животных, которые называются «ламы».

Подошли к последним рощам, за которыми начинались поля. В тени последних деревьев по земле стлались большие тёмно-зелёные листья, рыхлые и мохнатые. Ивонна вдруг умолкла и протянула руку. Что там такое? Да просто тень орехового дерева, поднимавшегося на краю пшеничного поля; тень эта, изгибаясь, протянулась по полю, — тень стального цвета, чётко выделявшаяся на бледно-жёлтой ниве.

Ивонна сказала;

— Это полюбопытнее, чем Тибет…

Поднялся спор по этому поводу.

Потом все трое двинулись гуськом через поля, старательно ступая по узким полоскам межей, разделявших посевы. Им не хотелось делать большой крюк и идти через Бюлоз: решили выйти напрямик к верхней дороге, змеившейся по склону горы. Стали подниматься по первым уступам, исполосованным и подпёртым низкими стенками из рыжего пористого камня. Вокруг порхали бабочки — маленькие голубые и крупные, оранжевые и соломенно-жёлтые капустницы.

— Надо было захватить с собой сачок, — сказал Паскаль. — Как это я не подумал?..

Карабкаясь вверх, говорили о бабочках. В Лионе у какого-то друга Пейеронов имелась великолепная коллекция в выдвижных ящиках. Ужасно, что самых красивых бабочек портят, когда их убивают. Насадят их на булавку, а булавку воткнут в пробку, — бабочки бьются на пробке, ломают себе крылышки, и вся пыльца осыпается. Оказалось, что один товарищ Паскаля морил бабочек в специальной коробке, где у него был цианистый калий; отличная штука цианистый калий: бабочек сунут в коробку, и они мигом умрут, даже не успеют взмахнуть крылышками.

— Цианистый калий! — ужаснулась Ивонна. — Да ведь это яд. А вдруг ошибёшься и сунешь в эту коробку шоколадку?

— До чего она глупа, эта Уах-Уах! — сказала Сюзанна.

От бабочек перешли к маркам. У Паскаля марок было собрано целых два альбома: маленький серый и большой в великолепном красном переплёте. У него имелся и треугольник с мыса Доброй Надежды и марка с Гельголанда; он очень гордился ею и с удовольствием её описал. Но вот и верхняя дорога. Взбираясь на гору по солнцепёку, все трое разомлели от жары. Мучительно хотелось пить. Но на горе до самого леса не было ни одного ключа, ни одного родничка. Дорога плавными зигзагами шла в гору по белому меловому склону. Внизу зеленела долина, где у подножья Сентвиля прятался под деревьями Бюлоз. Дорога поворачивала к ущелью, которое выводило к долине Ромей. Неподалёку от шоссе каменщики заканчивали кладку фундамента большого дома, — тут строили санаторий доктора Моро.

Паскаль с важностью стал разъяснять девочкам, что такое туберкулёз.

Сюзанна опять приумолкла и загрустила. Что же всё-таки с ней творится? Ведь вот они все трое вместе пошли на прогулку.

— А у мамы теперь всё время мигрень, — вдруг сказала Сюзанна.

Казалось, она хотела объяснить свою озабоченность.

— Ничего, — отозвалась Ивонна, — сегодня утром ей запрягли в тележку «Жокея», и она поехала кататься…

— Лишь бы опять лошадь не понесла, — сказал Паскаль. — Ведь папы-то с ней теперь не будет…

И он прикусил язык. Вот ведь какой промах допустил. Даже два промаха!

— Нет, нет, теперь она стала осторожнее, — затараторила Ивонна и обняла подругу, словно хотела её успокоить.

— Отстань! — буркнула Сюзанна, отталкивая Ивонну. — И без тебя жарко…

Какое пекло, какая пыль! Ивонна прикрыла сзади шею платком, подсунув его под шляпу.

— Послушай, Паскаль, ты отлично можешь нести наш завтрак. В конце концов ты ведь мужчина! — И тут Ивонна сделала гримасу, означавшую: «Неужели после таких лестных слов ты откажешься?»

— Ладно уж, — ответил Паскаль. — С девчонками всегда так… Давайте сюда ваш узелок…

Дорога сделала ещё одну петлю, и тогда сразу повеяло прохладой; дальше она шла как бы по дну оврага. Впереди чернела лесная чаща, и там среди кривых изогнутых деревьев поднимались к небу стройные ели. Близ дороги змеился прозрачный ручеёк, пробегавший такими крутыми излучинами, что он напоминал беленькие прожилки, которые закручиваются спиралями внутри леденцов.

— Что это ты делаешь, Паскаль?

Паскаль неожиданно перелез через парапет дороги, присел на корточки у ручейка. До чего ж была вкусна эта холодная, ледяная вода, протекавшая по гальке, пахнувшая горными травами!

— Девочки, хотите?

Они выпили два больших стакана, воспользовавшись складным кубком Паскаля. В самое нутро влилась холодная струя, сладостная, точно запретный плод. Было очень приятно. Да ещё путешественникам казалось, что они позволили себе какую-то сумасбродную выходку.

Ивонна помчалась во всю прыть:

— Добегу до часовни первая!

Сюзанна и Паскаль переглянулись и не приняли вызова. Секунду шли молча, потом Паскаль сказал вполголоса:

— Сюзанна!

Она ничего не ответила, шла, задрав носик.

— Сюзанна!

— Ну?

— Что ты дуешься?

Нечего сказать, отмочил. Кто это дуется, скажите на милость? А впрочем, почему бы ей и не сердиться?

— Да, я сержусь. Зачем ты лазил на сеновал с Ивонной?

— Вот ещё!

— Не ври! Она мне сама сказала.

Ах, так? Значит, никакой девчонке нельзя доверять, даже Ивонне. А Ивонна уже была далеко и, обернувшись, что-то кричала им, но слов нельзя было разобрать.

— Побежим! — сказала Сюзанна и понеслась, подавая пример. Когда они догнали Ивонну, та встретила их насмешливыми прозвищами из своего обширного словаря «уах-уах». Добрались, наконец, до леса и сразу же натолкнулись на поляну, превратившуюся в подобие площади: вся она была в широких проплешинах, трава выбита копытами лошадей и колёсами экипажей. Земля утрамбована и изрезана колеями дороги. Справа, за двумя большими дубами, виднелась меж зелёных ветвей серенькая бедная часовня с открытой звонницей, а рядом с ней бил из горы родник и падал в замшелый каменный водоём, похожий на большую колоду для водопоя. Немного дальше стоял заброшенный сарай с забитой досками дверью и обнажённым ветхим остовом крыши, на котором уже не было соломы.

Это и была чудотворная часовня. В ней дремала статуя богоматери, к которой ходили на богомолье пятнадцатого августа и восьмого сентября, и везде ещё виднелись бумажки, объедки, огрызки, лоскутки — следы недавнего паломничества: неделю тому назад, в праздник успенья, оно привело сюда калек, слепых, чахоточных, влюблённых с разбитыми сердцами, матерей, полных жестокой тревоги, старых дев, измученных долгой дорогой и ожиданием новой жизни, которой им так и не суждено узнать.

Дети остановились. Им немало говорили об этой часовне, было о чём задуматься. Лесная прохлада, внезапно охватившая их, ещё усиливала это чувство почтительного удивления. С ветки на ветку перепрыгивали птицы. Меж деревьями курчавились густые кусты.

— Останемся здесь? — предложил Паскаль.

— Зачем? — спросила Сюзанна.

— Да