Пассажиры империала - Луи Арагон

Пьер был так занят своими переживаниями, что не обратил никакого внимания на письмо, которое пришло по почте в тот день. Однако то было важное письмо. Маклер де Кастро прислал своему клиенту счёт и советовал ему продать как можно скорее, в наиболее благоприятный момент, акции, которые Пьер купил в опьянении успехом от предыдущей биржевой операции, дав маклеру распоряжение перепродать их в конце месяца. Де Кастро сообщил, что курс этих акций падает просто на глазах… При продаже потерпишь некоторый убыток, но, если промешкать, потери будут куда больше… Итак, требовалось опять покрывать разницу…

«А ну их! — подумал Пьер. — Пусть полежат. Риск — благородное дело. Ничего нет убыточнее, как эти их продажи, в „наиболее благоприятный момент!“»

Пламя распри, разгоревшейся в замке, отбрасывало самые зловещие отсветы на кухню. Розина и Марта разделяли враждебные чувства своих хозяев, хотя ровно ничего не знали о причинах ссоры; суетясь у плиты, оттесняя кастрюли противницы, они перебрасывались злыми и презрительными словами, бранились так громко, что порой раскаты их голосов долетали до террасы. Они попрекали друг друга недостатками своих хозяев, и когда Паскаль слышал их крики, ему иной раз становилось страшно: вдруг эти разоблачения окажутся такими явными, что им уже не удержаться в стенах кухни.

XXXII

Они лежали на огромной кровати с витыми колонками, сбросив с себя одеяла, так как было жарко, и лишь накинув на ноги потёртое пикейное покрывало. Ставни были закрыты. В комнате — полумрак. Они вытянулись рядом, нагие, усталые, не чувствуя ни стеснения, ни желания, и вели тихий разговор, как в дремоте, когда всё вокруг видишь и слышишь словно сквозь ватную толщу облака.

В тридцать четыре года у Бланш уже не было юной упругости груди, зато её тело блистало перламутровой белизной, которая очень нравилась Пьеру, потому что совсем не походила на матовые тона Полетты. Бланш лежала, приподнявшись на подушках, а он прижимался к ней, так что его борода касалась шелковистых завитков у неё под мышкой, а голова опиралась на её руку, закинутую вверх. Бланш тихонько поглаживала ему плечо, как любимого ручного зверька; она лежала возле него, вытянувшись на спине, как пловец в море, уверенный, что в силу закона Архимеда он не затонет, а останется на поверхности. Распущенные волосы цвета старой амбры, упав душистой волной, закрыли любовнику лицо, и он не мог видеть её зелёных глаз, устремлённых на задрапированный балдахин кровати.

Разбросанная по стульям и креслам одежда напоминала застывших в неловких позах свидетелей, смущённых этой любовной сценой стародавних времён.

— Ах! — говорила Бланш. — Если б ты знал, как я тебя ждала… Я сгорала от нетерпения и всё думала: неужели он так никогда и не решится… До чего мужчины бывают слепы!.. Женщина ждёт, ждёт… Чувствует, что он вертится вокруг, что-то затевает неведомо для неё. Ведь уже каждым своим жестом он хочет пленять, нравиться. Значит, он понял, догадался… А потом… потом… ещё один день проходит… Покойной ночи, мосье! Покойной ночи, мадам! А какие жаркие ночи в Сентвиле! Я так плохо спала, ворочалась с боку на бок и всё думала о вас, — ведь вы были вдвоём с ней в своей спальне… Однако я хорошо видела, что ты взволнован, я не ошибалась. Ах, глупыш, глупыш!.. Сколько времени ты потерял!

Она провела рукой по его шее, у затылка. Пьер потёрся головой о её руку, точно кот, и выгнул шею, чувствуя, как от её пальцев по затылку пробегают электрические искры. Какое поразительное ощущение молодости! В этот вечер ему двадцать лет, несмотря на усталость, несмотря на то что он уже начинает стареть, что густо разрослись на груди волосы, что появились ещё незаметные для других, но не ускользающие от него признаки упадка: и эти жирные складки на пояснице, и не знакомая прежде тревога в объятиях женщины, боязнь возможных сравнений.

Они говорили вполголоса, трепеща от чувства опасности. Разве не безумие заниматься любовью здесь, в замке. Пусть в этой опочивальне толстые стены, но ведь из неё всё-таки придётся выйти. Бланш заперлась у себя под предлогом жестокой мигрени, но разве горничная не разговаривала сейчас с нею через дверь? А что, если в предвечерней мёртвой тишине она слышала их невнятный шёпот? А ведь кругом столько народу! Какой будет скандал!..

— Ну и пусть! — сказала Бланш. — Я уж больше не могла терпеть. Куда это годится в наши годы отдаваться друг другу где-нибудь в поле, на камнях? Или, может быть, поехать в Бюлоз и снять номер в гостинице?.. Вот была бы сенсация!.. Словом, у нас не было выхода…

Впрочем, им нравилось сознание опасности, нелепое безрассудство их сумасшедшего увлечения. Да ещё кругом было всё это средневековье — обстановка, вполне подходящая для любовного приключения владетельницы замка и трувера; настоящий романс, правда глуповатый, правда, довольно избитый, но ведь в нём было то, чего не найдёшь в бронзовых статуэтках, украшающих каминные часы: два нагих тела, сплетающиеся в объятиях, жаждущие познать друг друга, равно уязвлённые необычайной страстью, которой ни он, ни она ещё ни разу не испытывали, даже когда предметом вожделения у него была юная женщина, а у неё — настоящий красавец; теперь же само их физическое несовершенство как будто усиливало взаимное влечение и близость, которой они обязаны были случаю, столкнувшему их (почему именно их, а не кого-нибудь другого?), наполняло обоих пьянящей радостью.

— Когда Эрнест заговорил о Сентвиле, я ему сказала: «Не поеду! Терпеть не могу всю эту угрюмую древность!» А знаешь, я бы всё равно в этом году завела себе любовника… Больше не было у меня никакого терпения… Пожалуйста, детка, не делай такую рожицу. Дурачок, ведь это ты стал моим любовником!.. Долгожданный, именно такой, о каком я мечтала. Да-да, милостивый государь, вот именно такой, несмотря на то, что вам сорок один год, и у вас борода, и вы делаете глупости…

— Зачем ты лжёшь? Я прекрасно знаю, какие были у тебя мечты…

— Ничего ты не знаешь… Так уж судьба решила, что моим любовником будешь ты, а не кто-нибудь другой. Правда, я не рисовала себе твоего образа — ни таким, какой ты есть, ни иным. Но ты вот не знаешь, что ты, пожалуй, последний мужчина старше меня годами, кого я могла полюбить. Погоди, не перебивай… Я хорошо знаю, что мне ещё далеко до старости, но ведь у меня уже большая дочка. Мне