Пассажиры империала - Луи Арагон

Ивонна затянула песенку. У неё был верный слух и хорошенький голосок, и она любила романсы. Мирские напевы, раздававшиеся в священном месте, вспугнули ютившихся там птиц. Большая сорока, тяжело взмахивая крыльями, улетела прочь. Паскаль не отличался благочестием, но ему стало неловко.

— Ивонна, замолчи! Тут ведь церковь!

В ответ Ивонна залилась хохотом и что-то забормотала на языке «уах-уах». Она прыгала на одной ножке, убегая от догонявшего её Паскаля, пряталась за деревья, мотала головой, и белокурые её локоны болтались из стороны в сторону, как ослиные уши.

— Да ну вас, перестаньте! — крикнула Сюзанна. — Пойдёмте на гору.

Но Ивонна и Паскаль так разыгрались, что не слышали её. Паскаль пытался поймать Ивонну, она увёртывалась, он чуть не шлёпнулся на землю. Вот они уже около часовни. Сюзанне не хотелось оставаться около места паломничества. Что-то смущало её. Может быть, тут было слишком прохладно.

Она помчалась вслед за Ивонной. Пробежала мимо запертого сарая. Паскаль с Ивонной вертелись неподалёку. Тр-рах! Сюзанна зацепилась юбкой за старый ржавый гвоздь. И пока отцепляла подол, что же с ней случилось? Сердце замерло, вот-вот остановится. Она отскочила от сарая и, широко раскрыв глаза, уставилась на забитую дверь.

— Сюзанна! Сюзанна!

Паскаль, наконец, поймал Ивонну. Теперь можно и на гору идти. Но Сюзанна стоит, не шелохнётся. Она что-то заметила в тени, падавшей от задней стены часовенки.

— Ты что, Сюзанна? Прикажешь за ручку тебя вести?

— Нет, нет… Я сейчас, сейчас… Идём, идём скорей…

— Странная она всё-таки, — сказал Паскаль, когда бежал с Ивонной вслед за Сюзанной, мчавшейся со всех ног.

Они ведь не видели, что за часовенкой стоит лошадь «Жокей», привязанная к кольцу, вделанному в стенку, и бьёт копытом о землю.

XXXIV

— Они ушли?.. Ты уверен?.. Послушай, как у меня сердце бьётся. Боже мой, до чего ж я испугалась! Лишь бы только… Да нет, что могло нас выдать? Ох, а лошадь-то! А тележка!

— Ты с ума сошла! Зачем им, спрашивается, вертеться вокруг часовни? А тележку я прекрасно укрыл…

— Ах, всё-таки!.. Обними меня покрепче, успокой меня. Дети… это было бы ужасно! Как ты думаешь, могли они нас услышать? Ведь не могли, правда?

— Что ты так нервничаешь? Я тебя просто не узнаю… Если б ты поменьше говорила, они бы наверняка ничего не услышали.

— Ты так думаешь? Боже мой!..

— Да не слышали они, не слышали! Чтобы услышать наше с тобой шушуканье, надо прижаться ухом к двери, а чего ради, спрашивается, стали бы они это делать?

Они лежали на соломе, в самом тёмном углу сарая, в который свет проникал только через дырявую крышу. В воздухе летали порошинки сенной трухи. Постепенно у Бланш сердце стало биться ровнее.

— Верно, меня напугала та история об убийстве… Не знаю, право… Но, понимаешь, от одной мысли, что тех любовников убили вместе здесь…

— Но ведь ты сама захотела приехать сюда, и именно из-за этой истории…

— Да, я, видно, совсем обезумела… Воображение разыгралось. Та женщина тоже была из Лиона, как и я. Интересно, каков был собой крестьянин, её любовник.

— Бланш!

— Ревнуешь? Милый мой дурачок! А неужели на тебя нисколько не действует мысль, что они были вот в этом самом уголке, где мы сейчас с тобой лежим, и вдруг дверь распахнулась и ворвался муж… Раздались выстрелы…

— Ты что же, боишься своего Эрнеста?

— Не дури… Если поискать хорошенько, пожалуй, ещё найдёшь здесь где-нибудь пятна крови…

Прошло чуть не полчаса, пока они решились, наконец, выйти. Поднявшись на ноги, Бланш сказала:

— А ты не замечаешь, ведь совсем заволокло?

В самом деле, свет, падавший сквозь дырявую крышу, потускнел. Было всё так же жарко, но стало ещё более душно.

Выйдя из сарая и убедившись, что «Жокей» хорошо укрыт за часовней густыми кустами, Бланш совсем успокоилась.

— А молодёжь-то наша! Какова? — заметил Пьер. — Родители воображают, что дети их слушаются и боятся. И на тебе! Надо бы Паскалю уши надрать!..

— Руки коротки, сударь, и я очень рада. Чудовище ты этакое! Неужели ты посмеешь дать нагоняй сыну, когда ты сам-то?.. Да и как не стыдно запрещать детям играть друг с другом? Ну, о твоей супруге говорить не стоит… Хотя я своего мнения о ней не переменила… Но ты!.. Ведь это просто подло с твоей стороны подчиняться ей…

— Так, по-твоему, я должен сражаться из-за этих малышей? А как же мы с тобой?

— Вот я и говорю, что ты трус. И всё-таки я люблю тебя таким, какой ты есть.

«Жокей» бежал рысцой. Серое небо нависло низко.

— Боюсь, будет гроза. А дети-то на гору ушли.

— Они прекрасно укроются где-нибудь.

— Как ты всегда легко рассуждаешь! А если гроза их на открытом месте захватит?

— Желаешь, чтобы мы поехали их искать? Так, что ли? Всё равно они с нами в тележке не поместятся. Остановись, пожалуйста, около парка, я сойду, а ты сделай крюк, поезжай через Бюлоз…

— Ах, так я из-за тебя должна мокнуть под дождём?..

— Значит, тебе угодно, чтобы мы вернулись вместе? Или ты предпочитаешь, чтобы я плёлся пешком три километра от Бюлоза? Конечно, мужчинам всегда достаётся… Все вы, женщины, одинаковы.

Тем временем дети карабкались по северному склону ущелья: они хотели взобраться на гору с этой стороны, подальше от края болота, пройти сколько можно по самому гребню и спуститься в долину хорошо знакомой тропинкой, по которой Паскаль уже водил девочек, — тропинка эта вверху проходила через болото.

Сюзанна была очень весела, но держала себя как-то странно: слишком громко хохотала, целовала Ивонну, всё время бегала, рвала цветы и разбрасывала их; сплела для Паскаля венок из ромашек, говорила с ним по-английски.

— Ну вот видишь, — улучив удобную минутку, сказала Ивонна Паскалю, — видишь, она сама не своя. Мне беспокойно за неё. Так беспокойно!..

— Да брось ты! — шёпотом ответил Паскаль. — Все девчонки немножко тронутые… Она дурачится. Ну и пусть, раз ей так хочется.

Они ещё не добрались до вершины горы, как всё небо заволоклось тучами. Ивонна сказала:

— А не пойдёт сейчас дождь?

— Кто его знает. Думаю, не пойдёт.

— Может, лучше домой вернёмся?

— Ни за что! — воскликнула Сюзанна. — Я ужасно люблю дождь. Пусть льёт, пусть льёт!

И вдруг она бросилась бежать, насколько позволял подъём. В это время они проходили по открытому месту — по лугу, усеянному камнями; внизу была глубокая лесистая лощина, где пряталась в зелени часовня, а как раз над ними меньше, чем в ста метрах, зеленел ельник, венчавший вершину горы.

— Нет уж, лучше пусть не идёт