Неизвестный Андерсен: сказки и истории - Ганс Христиан Андерсен

Эмилия тоже попрощалась с Георгом за руку и выглядела прямо-таки печальной, но больше всех печалился сам Георг.

* * *

Время идет – и когда чем-то занимаешься, и когда ничего не делаешь. Оно одинаково протяженностью, но не полезностью. Для Георга время было полезным и оттого шло быстро, если не считать тех минут, когда он думал об оставшихся дома. Как там дела, наверху и внизу? Конечно, они писали ему, а в письмо можно вложить так много – и яркий солнечный свет, и мрачные, тяжкие дни. Таким было письмо с известием о кончине отца. Мать осталась одна, и Эмилия стала для нее поистине ангелом-утешителем, пришла к ней в подвал, писала мать и добавила, что ей позволено сохранить за собой привратницкое место.

* * *

Генеральша вела дневник, писала там о каждом рауте, о каждом бале, на котором побывала, обо всех иноземных гостях. Страницы были украшены визитными карточками дипломатов и самых знатных особ. Генеральша очень гордилась своим дневником, начала она его давно и записи делала в разное время: когда скучала, когда мучилась головной болью, но иной раз и светлыми ночами, то бишь когда происходили придворные балы. Эмилия впервые побывала на придворном балу; маменька тогда надела светло-красное платье с черным кружевом – на испанский манер. Дочка была в белом, вся такая чистая, такая изысканная! Зеленые шелковые ленты, словно камышинки, трепетали в ее золотых кудрях, украшенных венком из белых водяных лилий. Глаза ясные, голубые, ротик прелестный, алый – вылитая русалочка, краше на всем свете не найдешь. Трое принцев танцевали с нею, то бишь сначала один, потом другой и третий; генеральша на целых восемь дней забыла о своих мигренях.

Но первый бал оказался, разумеется, не последним, и Эмилии это было невмоготу; хорошо, что настало лето с его отдохновением и свежим сельским воздухом. Семейство получило приглашение в замок старого графа.

При замке был сад, да какой! Одна часть совершенно как в старину – чопорные живые изгороди, похожие на зеленые ширмы, в которых тут и там проделаны окошки; самшит и тис, подстриженные в форме звезд и пирамид; большие, выложенные ракушками гроты, из которых струилась вода, и повсюду статуи из тяжелого прочного камня, что сразу видно по их одеждам и лицам; затейливые клумбы, все разные – то рыбы, то щиты с гербами, то вензеля. Настоящий французский сад. А как выйдешь из него, сразу попадаешь словно в привольный свежий лес, где кусты и деревья растут как вздумается, и оттого все они большие, пышные; трава зеленая, и по ней можно ходить. Однако ж и здесь все расчищено, подстрижено, ухожено, упорядочено, ведь это тоже сад, только английский.

– Старое время и новое время! – сказал граф. – Они так плавно перетекают здесь друг в друга! Через два года и дом тоже обретет должный вид, преобразится, станет красивее, лучше. Я покажу вам чертежи, и архитектора вы увидите, нынче он приглашен к обеду!

– Прелестно! – воскликнул генерал, конечно же, по-французски.

– Райское место! – сказала генеральша. – А там у вас рыцарский замок?!

– Это мой птичник! – отвечал граф. – В башне живут голуби, во втором этаже – индюшки, а внизу распоряжается старая Эльса, у нее там полным-полно постояльцев, и все устроены наилучшим образом: куры-несушки отдельно, квочки с цыплятами тоже, ну а для уток есть особый выход к воде.

– Прелестно! – повторил генерал.

И они все вместе отправились смотреть эту роскошь.

Старая Эльса стояла посреди нижнего зала, а подле нее – архитектор, Георг. Он и малышка Эмилия встретились после долгих лет, встретились в птичнике.

Да-да, Георг, собственной персоной, красавец хоть куда! Лицо открытое, решительное, волосы черные, блестящие, на губах улыбка, словно бы говорящая: меня на мякине не проведешь, я вас насквозь вижу. Старая Эльса скинула свои деревянные башмаки, осталась в одних чулках – из уважения к знатным гостям. Куры кудахтали, петух кукарекал, утки крякали наперебой. А хрупкая бледная девушка, подружка детских лет, дочь генерала, зарделась как маков цвет, бледности на щеках словно и не бывало, глаза широко открылись от изумления, рот тоже открылся, хотя не говорил ни слова, – ну может ли молодой человек желать большего от юной дамы, коли они не состоят в родстве и даже никогда прежде друг с другом не танцевали? Эмилия и архитектор в самом деле никогда друг с другом не танцевали.

Граф пожал юноше руку и представил его гостям:

– Наш юный друг, господин Георг, не вовсе вам незнаком, а?

Генеральша сделала книксен, дочка хотела было протянуть ему руку, но не решилась.

– Малыш Георг! – сказал генерал. – Наш давний сосед! Прелестно!

– Вы стали совершенно как итальянец! – воскликнула генеральша. – Наверное, и по-итальянски говорите не хуже тамошних жителей?

Генеральша пела на этом языке, но говорить на нем не умела, пояснил генерал.

За обедом Георг сидел справа от Эмилии. К столу она подошла об руку с генералом, а генеральша – об руку с графом.

Георг без умолку рассказывал, и рассказывал хорошо, он был поистине душою общества, хотя эту роль вполне мог бы сыграть старый граф. Эмилия притихла, вся обратившись в слух, глаза ее блестели.

Но она ничего не говорила.

Потом они с Георгом стояли на веранде, среди цветов, под сенью пышных розовых кустов. Георг снова заговорил, снова первым взял слово.

– Спасибо вам за доброту к моей старушке-матери! – сказал он. – Я знаю, в ту ночь, когда умирал мой отец, вы пришли и оставались с нею, пока глаза его не закрылись навеки. Спасибо вам! – Он схватил руку Эмилии и поцеловал, благо повод для этого был самый подходящий.

Девушка залилась краской, однако сжала в ответ руку Георга и устремила на него взгляд своих прекрасных голубых глаз.

– Ваша матушка была добрая душа! А уж как она вас любила! Давала мне читать все ваши письма, я словно бы хорошо вас знаю. Вы так привечали меня, когда я была маленькая, дарили мне рисунки…

– Которые вы рвали на мелкие клочки! – докончил за нее Георг.

– Нет-нет, мой замок, тот, на рисунке, я храню до сих пор!

– Теперь я могу построить его на самом деле! – воскликнул Георг, и от этих слов его самого бросило в жар.

Генерал с генеральшей сидели в своих комнатах и говорили о сыне привратника. Да, молодой человек и двигался изящно, и мысли свои выражал умело, искусно.

– Он бы мог стать домашним учителем! – объявил генерал.

– Талант! – только и произнесла генеральша.

* * *

В это чудесное