Неизвестный Андерсен: сказки и истории - Ганс Христиан Андерсен

старых деревьев, никогда не убывая: люди постреливали птиц, но те плодились быстрее. И вечно была слышна их шумная возня прямо за стенами птичника, в котором восседала Птичница Грета, а цыплята да утята топтались по ее деревянным башмакам. Она помнила каждую утку, каждую курицу с их рождения, как они из яйца вылупились, и гордилась своими курами и своими утками и великолепным жилищем, построенным для них. Чисто и опрятно было у нее в дому, как того требовала и госпожа хозяйка, владелица птичника; она приводила сюда своих важных гостей показать им «курино-утиную казарму», как она его называла.

Здесь стоял шифоньер, кресло, мало того, еще и комод, на котором сияла начищенная до блеска медная дощечка с выгравированным на ней словом «Груббе», именем того знатного рыцарского рода, чей великолепный дом возвышался тут прежде. Дощечку нашли, когда стали закладывать основание под птичник, но дьячок сказал, что она интересна разве как память о прошлом, а другой ценности собой не представляет. А уж дьячок доподлинно знал всю здешнюю историю и географию, он черпал свою мудрость из книг, ящик его стола ломился от выписок из толстенных ученых томов. Так что в истории минувшего дьячок был всеведущ, больше него знала разве только Старая ворона, она кричала, кричала об этом на своем вороньем языке, да дьячок при всем своем уме по-вороньи не разумел.

К исходу жаркого летнего дня от болота начинал подниматься пар, и казалось, что за деревьями, в которых носятся грачи, галки и вороны, раскинулось безбрежное озеро, все выглядело точно как во времена его высокоблагородия рыцаря Груббе, когда здесь стоял господский дом, обнесенный стеной красного кирпича, а цепь сторожевого пса дотягивалась далеко за ворота. Тогда из башни человек попадал в мощенный камнем коридор, ведущий в залы; окна были узкими, а стекольца маленькими даже в большом зале, где устраивали танцы, и хотя на закате дней рода Груббе о танцах уже никто не вспоминал, но и тогда по-прежнему оставался в зале огромный барабан, отслуживший свое в оркестре. В доме имелся шкаф, украшенный искусной резьбой, а в нем хранились луковицы диковинных цветов, ибо фру Груббе жить не могла без растений и всей душой любила травы и деревья, ее же супруг любил пришпорить коня и пуститься охотой на волков или кабанов, и всегда след в след за ним скакала его дочурка, малышка Мария. В пять лет она горделиво восседала на лошади и храбро глядела вокруг своими большими черными глазами. Ей нравилось огреть кнутом свору охотничьих собак, а вот отцу бы больше понравилось, если б она отхлестала парней крестьянских, собравшихся поглазеть на господ.

В земляной избушке рядом с имением жил крестьянин, у него был сын по имени Сёрен, ровесник высокородной барышни, этот мальчишка отлично лазил по деревьям, иМария все время гоняла его доставать для нее птичьи гнезда, отчего грачи, вороны и галки поднимали страшный гвалт, а одна, самая большая птица раз клюнула мальчишку в бровь, хлестнула кровь, и все уже решили, что парень потерял глаз, но обошлось. Мария Груббе называла его своим Сёреном, это была великая милость и большая удача для папаши мальчика, голодранца Йона: однажды он провинился, и внаказание его посадили на деревянного коня. Тот стоял посреди двора – четыре балки вместо ног и острая, поставленная ребром доска вместо спины, а чтоб верхом на таком коне Йону не ездилось слишком легко, к ногам ему привязали тяжелые кирпичи; лицо Йона исказилось страданием, Сёрен зарыдал и бросился в ноги малышке Марии, она потребовала немедленно отпустить папашу Сёрена, а когда ее не послушались, топнула ногой по каменному мосту и так дернула отца за рукав камзола, что вовсе оторвала его. Если она чего хотела, то добивалась своего, вот и в тот раз так вышло – папашу Сёрена отпустили.

Тут и госпожа Груббе спустилась во двор, посмотрела на дочку добрым взглядом и ласково погладила по голове, а почему, Мария не поняла.

Ее тянуло на псарню, а не гулять с матерью, которая садом спустилась к озеру, здесь цвели кувшинки и водяные лилии, колыхались камыши, осока и сусак. «Какая благодать!» – умилилась госпожа при виде этого буйства и свежести. В саду росло одно редкое по тем временам растение, она собственными руками посадила его, красный бук называлось то дерево, со своими темно-коричневыми листьями казавшееся среди всеобщей зелени арапом; оно все время должно было купаться в лучах солнца, а в тени его листья сделались бы обычного зеленого цвета, и бук потерял бы свою примечательность. Повсюду в высоких каштанах, в кустах, везде кругом было много-много птичьих гнезд, словно бы птицы чувствовали, что здесь они хранимы, здесь никто не посмеет пойти на них с ружьем.

И вот сюда малышка Мария привела своего Сёрена, того, что умел, как мы помним, отлично лазить по деревьям, и он натаскал из гнезд насиженных яиц и не оперившихся еще птенчиков. В страхе и ужасе кружили вокруг птицы, и большие кружили, и маленькие. И чибисы луговые, и грачи, и галки, и вороны кричали, надрываясь, в высоких деревьях, и крик этот передается у птиц из рода в род и доныне.

– Что вы натворили, дети? – причитала добрая госпожа. – Это не по-божески!

Сёрен потупил голову, и маленькая высокородная барынька тоже отвела было глаза в сторону, но тут же заявила коротко и жестко: «Отцу понравится».

«Прочь! Прочь!» – заплакали большие черные птицы и улетели, но на другой день вернулись, их дом был здесь.

Милостивая, тихая госпожа, напротив, не долго прожила тут, Господь призвал ее к себе, в его чертогах она чувствовала себя больше дома, чем в усадьбе; когда тело покойной везли в церковь, то торжественно и величаво звонили церковные колокола, а у бедняков наворачивались слезы на глаза, потому что госпожа всегда была добра к ним…

После ее смерти никто за растениями больше не ухаживал, и сад захирел.

Господин Груббе, по рассказам, был человеком жестким, но дочь, несмотря на юный возраст, умела обуздать его: она заставляла его смеяться, и все выходило по ее. Теперь девице сравнялось двенадцать, она была не по годам высокой, смотрела людям прямо в глаза своими черными очами, скакала на лошади как мужчина и стреляла из ружья, точно искусный охотник.

И тут в поместье пожаловали высокие гости, что ни на есть наивысочайшие, сам молодой король и его сводный брат и товарищ господин Ульрик Фредерик Гюлленлёве; они приехали поохотиться на кабанов и почтить владения Груббе однодневным постоем.

За ужином Гюлленлёве сидел рядом с Марией, он погладил