Неизвестный Андерсен: сказки и истории - Ганс Христиан Андерсен

и обессилевшей, не дойти. Огромные белые чайки выписывали над ней круги и кричали так же точно, как обобранные грачи, вороны да галки, когда они подняли в тот раз отчаянный гвалт в саду дома. Птицы носились совсем низко над ней и казались ей угольно-черного цвета, но это почернело у нее в глазах.

Когда она вновь разлепила веки, ее нес на плечах высокий рыжий парень, его бородатое лицо было у нее совсем близко перед глазами, она видела шрам над глазом, рассекавший бровь надвое; парень притащил ее (Мария была совсем плоха) на корабль, за что получил разнос от капитана.

На другой день корабль уплыл. Уплыл вместе с Марией Груббе, она не сошла на берег. Но она же вернулась назад? Да, но когда? И куда?

И об этом дьячок поведал нам тоже, притом ничего не присочиняя, а пересказывая причудливую цепь событий по старинной надежной книге, которую мы, буде желание, сами можем взять в руки и прочитать. Датский историограф Людвиг Хольберг, автор множества достойных прочтения сочинений и смешных комедий, по которым мы можем изучать нравы его времени и узнавать о живших тогда людях, описывает в своих письмах, где и при каких обстоятельствах он сам встречался с Марией Груббе; так что давайте послушаем его интересный рассказ, он ничуть не уведет нас от Птичницы Греты, которая в мире и радости коротает дни в великолепном курятнике.

Мы прервались на том, что корабль взял на борт Марию Груббе.

Прошло много лет.

Настал год 1711-й, в Копенгагене свирепствовала чума. Королева Дании отбыла на свою немецкую родину, король покинул столицу, всякий, кто только мог, спасался бегством. Пустились наутек даже бедные студенты, у которых в городе был бесплатный стол и кров. Даже в коллегии Борка, расположенной рядом с обычным домом студентов – коллегией Регенсен, оставался лишь один квартирант, но теперь и он решил уходить. И в два часа пополуночи шагнул за ворота коллегии с ранцем за плечами, набитым не одеждой, а все больше книгами и письменными принадлежностями. Город придавил мокрый, вязкий туман, на улице, по которой шел юноша, не было ни души, повсюду на дверях и воротах щерились кресты, означавшие, что в доме или болеют чумой, или все уже умерли. Никого не было видать и на широкой, извилистой Кёдмангергаде, как называлась тогда улица от Круглой башни до Королевского дворца. Вдруг мимо прогрохотали похоронные дроги, кучер стеганул лошадей, они рванули в галоп; дроги были полны мертвых тел. Юноша закрыл лицо руками и понюхал губку, пропитанную спиртом, он носил ее с собой в медной ладанке. Из кабачка где-то в переулках доносились громкие песни и непристойный смех людей, ночи напролет искавших в браге забвения того, что чума караулит у порога и мечтает увидеть и их тела на покойницких дрогах. Студент поспешил к дворцовому мосту, у которого стояла на приколе пара утлых суденышек, последняя надежда чающих выбраться из города-заложника.

– Если Господь сохранит нам жизнь и дарует попутный ветер, мы пройдем проливом Грёнсунн к Фальстеру, – сказал капитан и спросил студента, попросившегося плыть с ними, как его зовут.

– Людвиг Хольберг, – ответил студент, и это имя, ныне одно из самых прославленных в датской истории, прозвучало заурядно, как любое другое, потому как и сам Хольберг был тогда еще зеленым безвестным школяром.

Судно миновало Дворец, и еще утро не развиднелось, как оно вышло в открытое море. Налетел легкий бриз, раздул парус, студент, пренебрегая благоразумностью, сел лицом к свежему ветру и заснул.

А на третье утро судно уже ошвартовалось у Фальстера.

– Не знаете ли вы кого-нибудь в округе, кто мог бы сдать мне угол за небольшие деньги? – спросил Хольберг капитана.

– Думаю, не прогадаете, если заглянете к паромщице в Боррехусет, – ответил капитан. – Если вам хочется быть галантным, зовите хозяйку не теткой Сёрен, а мамашей Сёрен Сёренсен Мёллер. Только не переусердствуйте с любезностями, она от них звереет. Мужа ее посадили за преступление, она сама управляется с переправой, и кулачищи у нее еще те.

Студент подхватил свой ранец и зашагал к дому у переправы. Дверь оказалась не заперта, щеколда подалась, и он вошел в мощеную комнату, большую часть которой занимала откидная скамья, покрытая кожаным одеялом. К скамье была привязана белая курица, рядом копошились цыплята, они опрокинули поилку, вода разлилась по полу. Ни в этой комнате, ни в спаленке за ней не было никого, за исключением младенца в люльке. Показалась лодка перевозчика, но кто сидел на веслах, мужчина или женщина, издали было не разобрать. Одет человек был в широкое пальто, на голове меховая шапка, завязанная под подбородком как чепец. Лодка причалила.

Паромщиком оказалась женщина, вскоре она зашла в дом. Держалась она с глубоким достоинством, спину несла прямо, глаза глядели из-под черных бровей горделиво. Это и была тетка Сёрен, хотя грачи, вороны и галки прокричали бы другое ее имя, более нам знакомое.

Она казалась угрюмой, слова не дождешься, но все же выдавила из себя несколько фраз, их хватило, чтобы студент сторговал себе стол и угол на неопределенный срок – пока в Копенгагене все не успокоится.

Парочка достопочтенных жителей ближайшего городка имела обыкновение наведываться в дом у переправы. Франк Ножовщик и Сиверт Таможенник частенько приходили пропустить по кружке пива и поболтать со студентом, благо он был сметливый юноша и понимал толк, как они говорили, в своем деле: знал и латынь, и греческий, разбирался в мудреных вещах.

– Чем меньше знаешь, тем меньше мучаешься, – говорила на это тетка Сёрен.

– Достается вам, – сказал как-то Хольберг, глядя, как она кипятит белье в едком щелоке, для чего ей сперва пришлось еще нарубить дров для топки.

– Не ваша печаль, – буркнула она.

– И вам с детства приходилось так надрываться? – спросил студент.

– Посмотрите на мои руки, – ответила она и протянула к нему миниатюрные, но натруженные и мозолистые руки с обломанными ногтями. – С вашей ученостью вы и сами все поймете.

Под Рождество разыгрались снежные бури, затрещали морозы, ветер обдирал лицо, как будто решил отмыть его. Тетку Сёрен непогода не испугала, она только плотнее запахивала пальто и туже завязывала шапку. В доме делалось темно очень рано, тогда она клала в очаг дров или торфа и усаживалась штопать свои чулки, и эту работу никто бы за нее не сделал. Как-то ближе к вечеру она, против обыкновения, разговорилась и рассказала студенту о своем муже.

– Он по неосторожности убил шкипера из Драгёра, и теперь ему три года таскать кандалы на каторге на Хольмене. Он же был простым матросом, к таким закон неумолим.

– Закон и для