Цепи меланхолии - Линда Сауле

каждое движение, отдавала горечью, когда Чад делал вдох, и тянула обратно, когда он пытался подняться. В конце концов ему не оставалось ничего, кроме как принять тоску и наделить ее правом властвовать, как наделяют правами человека, которым не дорожат, но боятся потерять. Ведь, несмотря на то что Чад страдал, он все же мог взглянуть на свой недуг со стороны и оценить его не как что-то внутреннее, но как нечто, пришедшее извне, а значит, оно пока еще было гостем, а не хозяином.

Со временем он нашел возможность делать перерывы в своем тягостном пребывании. У него не хватало сил ходить, но из-за унылого однообразия дней он привык уноситься мыслями прочь и все чаще думал о том, как бессмысленна и обыденна человеческая жизнь, если задуматься о ней честно. Чад обдумал этот вопрос с десятка разных сторон и не пришел ни к какому утешающему выводу: как ни старайся, не найти утешения в процессе увядания, которым является существование. Однако вместе с этим ему пришла в голову любопытная мысль. Думая о неизбежности смерти, Чад решил, что старость в целом не так уж плоха и по сравнению с молодостью все же более гуманна. Что-то в глубине сердца подсказывало Чаду, что в молодости, с ее неправдоподобным цветением, бьющей через край энергией, есть что-то варварское, что-то непримиримое с самой идеей отречения. Как отдать всего себя избранному пути, если твое тело неусидчиво, да к тому же прекрасно! Пылающие гормоны гонят прочь из любого замкнутого пространства, взгляд не желает фокусироваться на одном объекте – о каком перерождении можно говорить, если ты годен лишь для исполнения назначенных органами задач? Другое дело – старость. Она подобна деревьям, что больше не плодоносят и предстают угасшими, уязвимыми перед болезнями и непогодой. Больше не за что зацепиться глазу, остается только принять однажды установленный порядок ветвей, их уже не коснутся перемены. Но и в этих уставших великанах не останавливается жизнь. Под изношенной корой все еще течет сладковатый сок, клетки объединяются в ткань, а корни шевелятся под почвой. Старость пронзительней молодости, все потому, что ничего больше не отвлекает ее от жизни.

«Если смотреть на болезнь как на старость, – думал Чад, – то она может стать союзником. Отныне все, с чем я должен бороться, – лишь эта грусть, которая течет по венам, как отрава, которую я принял по неосторожности, но пока я жив, покуда она не убила меня, я могу действовать по мере сил. Если раньше мне приходилось сражаться с тысячей врагов, то теперь остался лишь один, и раз уж он не намерен уходить, я буду использовать грусть во благо, как если бы она пришла, чтобы обучить меня, указать путь туда, где я еще не был.

Я искал учителя и наделил его человеческим именем, тогда как учитель явился ко мне в ином образе. Грусть, боль – вот отныне мои учителя! Я не бесплоден, я лишь страдаю. Невелика цена! – Чад хохотнул, бесшумно и не задействовав мимики. – Я не стану противиться. – Он склонил голову. – Я не признаю поражение, а заявляю о том, что способен жить с тем, что постигло меня. Я теперь другой».

И все же Чад храбрился. Мысли, которые он пытался привести в порядок, чтобы получить хотя бы видимость контроля, не много значили для его выздоровления. Приходя в голову, они казались разумными, но стоило на мгновение отвлечься, тотчас блекли и теряли ясность. Они будто могли быть использованы лишь единожды, и если Чад в поисках успокоения обращался к ним вновь, они больше не действовали, не усмиряли тревогу. Когда же он судорожно встряхивал их в надежде оживить – ведь всего час или два назад они так хорошо сработали, – то понимал, что они более не несут созидательной силы, что они мертвы и бесполезны. И ему приходилось отбрасывать их за ненадобностью, раз они больше не могли служить ему. Это вызывало досаду, а следом приходила паника, ведь то, что могло помочь, теперь отмирало одно за другим, и в конечном счете у Чада практически не осталось опоры, на которую он мог бы рассчитывать.

В таком состоянии духа Чада обнаружила Аманда, когда пришла навестить его. Она сперва постучала, а затем просунула голову в дверь.

– Привет. – Обнаружив, что он не спит, она смело шагнула в палату.

– Ах, это ты. Здравствуй, – ответил Чад, медленно поднимая глаза, прерывая бездумное созерцание сложенных на одеяле рук.

– Я тебе не помешаю?

– Садись, там в углу есть стул.

– Я придвину его поближе, чтобы побыть рядом, если не возражаешь.

Чад не возражал. Аманда пристроилась на самый краешек стула и сочувственно взглянула на него.

– Я попала под дождь, – произнесла она, и только тогда Чад заметил, что одежда ее насквозь мокрая, а с волос капает вода.

– На улице дождь? – удивленно спросил Чад и сделал попытку повернуться в сторону окна, но на половине пути остановился с усталым вздохом. – Мне теперь тяжело все дается, – произнес он. – Я, кажется, болен, Аманда, вот только не знаю чем. Все не могу взять в толк, то ли мир вдруг изменился, то ли дело во мне.

– Арлин сказала, что поможет тебе, но на это потребуется время. Наверное, ты хочешь поскорее уехать отсюда?

– Думаю, мне будет лучше остаться.

– Это нехорошее место. Вчера я видела в коридоре мужчину, который разговаривал со своими руками. И он не прервался, когда я проходила мимо.

– Ты была здесь вчера?

– Так уж выходит, что я приезжаю в те часы, когда ты спишь.

– Я совсем этого не помню, – в задумчивости пробормотал Чад.

– Пару раз ты не стал со мной говорить. Не знаю, может, решил, что я галлюцинация, – хмыкнула Аманда, но тут же осеклась: – Прости. Как бы то ни было, я переживаю за тебя. Ты здесь слишком долго.

Она встала, деловито оправила простыню и обошла кровать по периметру.

– Я звонила миссис Шелл, сказала, что ты немного задержишься, она была очень любезна, сообщила, что каждую неделю прибирается в твоей комнате, но ей пришлось выбросить осколки, которые остались от того зеркала.

– Я ведь так и не убрал их. Спасибо ей. И тебе, Аманда, тоже. Хотя, думаю, не стоит так часто приходить. – Чад не хотел, чтобы это прозвучало грубо, но по тому, как остановилась Аманда и с какой обидой вскинула голову, он понял, что ее задели его слова. У него не было сил объясняться, и он прикрыл глаза, надеясь, что она поймет его. Это сработало, и он вновь услышал