Цепи меланхолии - Линда Сауле

– Но почему? – воскликнула Аманда. Чувства, что обуревали ее, рвались наружу. – Почему ты отрицаешь то прекрасное, что есть между нами? Я ведь вижу, как ты смотришь на меня, как ждешь моего участия, но потом отворачиваешься. Ты сам являешься преградой близости, бежишь, думая, что помогаешь себе. Ты утверждаешь, что жизнь без любви возможна, но как же горестна такая жизнь! Ты не можешь зваться художником, не познав любви, потому что все вокруг – и есть любовь. Она везде, и отказываясь от нее, ты заставляешь сердце страдать.

– Страдание… Оно лишь скрывает то настоящее, от чего мы бежим. Я не страшусь любви, она мне понятна, как соль, которой приправляют пищу. Я отказываюсь любить не потому, что трус. А потому, что, став узником этого чувства, больше не смогу быть свободным. Полюбив, я должен буду отречься от всего, что важно.

– Как же ты заблуждаешься, – горестно произнесла Аманда.

– Я найду с десяток причин, чтобы жить и вдохновляться.

– Назови хоть одну.

– Глаза. Они впускают достаточно света, чтобы я не гнил в темноте. Оглянись, и ты увидишь, как богат на чудеса мир. Пусть в нем живет любовь, вовсе не обязательно падать в этот омут. Быть беспристрастным – вот настоящая благодать. Отстраняясь, мы наблюдаем, а наблюдая, способны осмыслить. У меня есть главное: мои руки, а еще разум, чтобы дать им работу. Я ненадолго в этом мире, Аманда. У меня нет времени на чувства. Я горю страстью, которая много больше того, чем то, что ты предлагаешь. Искусство для меня и есть любовь, и оно не требует признаний. Я выбираю следовать за ним.

– Когда-нибудь ты пожалеешь об этих словах.

– Никогда. Я не холоден и не жесток, Аманда. Я способен любить, и я люблю. Живопись дает мне все, о чем я грезил.

– Нельзя любить живопись, она – обман, фантазия, попытка придать жизни смысл! Ты любишь искусство, потому что оно не способно ни отвергнуть тебя, ни ответить взаимностью! Оно равнодушно к тебе, как к любому, кто поверил в его щедрость. Кому нужны эти жертвы? Ты живешь здесь, это твоя жизнь! То настоящее, что ты имеешь. И я, я настоящая и открыла тебе сердце, чтобы быть рядом каждую минуту, каждый день. Разве это не лучший подарок, который может сделать один человек другому?

– Это как раз то, что дает мне искусство.

– Ты так упрямо отрекаешься от любви.

– Отрекаюсь? Это слишком громкие слова. Я не стал бы отрекаться от того, что не несет для меня ценности. Отречение – то же самое, что преклонение, как воздержание суть самая большая зависимость. Отказав себе в желании, я становлюсь заложником этого желания. Я не хотел причинить тебе боль, но прежде чем ты уйдешь, позволь спросить тебя. За что ты любишь меня? Ты так преданна своему чувству, так отчаянно отстаиваешь его, что нет сомнений.

– Хорошо. Я отвечу тебе, что значит для меня любовь, что она дает мне.

– Пожалуйста.

– Для меня любовь неотделима от жизни, от малейшего движения души. Она правит мной, и я готова делиться ею и преумножать. Я не понимаю любовь до конца, но я могу ощутить ее, с любовью в сердце – спокойнее. Ты желаешь остаться в одиночестве, но не я! Любовь дает чувство уверенности в том, что я не одна в этом мире. В ней содержится сила. Всезнание. Прощение. Любое горе тотчас меркнет, когда ты вспоминаешь о том, что любишь. Это всемогущество, Чад, это всегда открытые двери, это надежда, это спасение.

– Это лишь страх остаться в одиночестве. Ты страшишься мысли, что некто отказывается разделить груз твоих печалей, ты хочешь брести рука об руку, опираясь на один и тот же костыль. Я не боюсь одиночества. А вот ты – да.

При этих словах Аманда вспыхнула:

– Я пришла сюда не затем, чтобы выпрашивать понимание. Я хотела удостовериться в том, что ты не умираешь.

– Я не умираю. – Чад усмехнулся своей прежней улыбкой. – Я все еще жив и болен все той же болезнью. Бетлем лишь проявил ее. Теперь я более здоров, чем прежде, чем когда-либо. Ты тоже должна осмелеть, Аманда. Если хочешь понять меня.

– Я стараюсь, – пробормотала Аманда. – Действительно стараюсь. Ты говоришь, что я ищу легкого пути, что любить легко. Но ты ошибаешься. Любовь – это непрекращающаяся боль, которую вынужден терпеть человек. Это сомнения, страдание, неуверенность, мука отверженного. Если бы я могла выбирать, то никогда не выбрала бы любить. Но люди беззащитны перед многими чувствами. И да, легче жить без любви, но если так случилось, если двери отворились, то отказываться нельзя. Приходится бороться, отвоевывать достоинство, пытаться не потерять себя. Любовь без борьбы невозможна, только так ты докажешь ее существование.

– Я не вижу смысла бороться за то, в чем не нуждаюсь.

– Ты меняешься, Чад, безвозвратно меняешься. Чего тебе недостает? Почему ты не хочешь жить как все? Почему веришь, что должен принести эту жертву, ведь ее никто от тебя не требует? Ты пришел сюда из-за Оскара, ты не встретился с ним, но его образ лежит на тебе тенью, ты одержим бредовыми мыслями, стремишься к какому-то идеалу. Но чего ты хочешь на самом деле? Окончательно тронуться умом и открыть в себе дар? Кто оценит это? Неужели те, кто любит тебя, скажут спасибо за то, что на место родного человека пришел некто, посвятивший себя созданию полотен, которые даже никто не поймет?

– Ха! Рано или поздно мир осознает, что искусство происходит не из любви.

– Из чего же?

– Из печали, Аманда. Из великой печали. Я должен быть благодарен тому, что она снизошла на меня. Не многим из живущих на земле открывается этот дар. Не любовь правит миром, но меланхолия – это величайшее из чувств.

– Ты заблуждаешься, – с безнадежностью в голосе проговорила Аманда.

– Кто-то из двоих всегда заблуждается… Знаешь, что остается внутри у тех, кто потерял рассудок? Думаешь, они сумели заполнить образовавшийся пробел любовью?

– Я не знаю, что ответить тебе. – Аманда едва находила слова, чтобы поддерживать этот мучительный диалог.

– Грусть. Вот что там осталось. – Чад схватился за край одеяла и натянул его до подбородка. – Это нежное чувство, я так люблю его, что мне хочется плакать.

– Я ухожу. Прости, что была так откровенна с тобой. Надеюсь, ты не в обиде, – сказала она и поднялась.

– Меланхолия грозится убить тебя, но не убивает, лишь мучает так, что боли почти нет. Она шепчет так, что это сходит за тишину. – Чад приложил руки