Любовь моя Ана - Софья Асташова

Он некоторое время смотрел в мою карту, а затем покачал головой и спросил:

– У тебя день рождения первого января?

– Да.

– Сколько подарков дарили, один на Новый год и день рождения?

– Да.

Я вышла из кабинета. Уборщица, ярко накрашенная миловидная блондинка в белых тапочках и белом халате, мыла полы. Я ходила туда-сюда по коридору, крепко обняв себя за плечи. Зубы стучали, а лицо онемело.

Он терапевтировал меня дольше положенного. Я была не против. Мне даже понравилось. Конечно, мне понравилось. Не знаю, куда он надавил, но весь сеанс я проплакала. Переставала на несколько минут и начинала снова. Он пододвигал ко мне коробку с салфетками и мусорное ведро, чтобы я выбрасывала туда использованные, которые сначала засовывала в карман.

Домой я возвращалась лёгкая как пёрышко, наверное, я даже похудела – конечно, столько выплакать. Я шла, бесконечно в него влюблённая. Я, наверное, такая простая, что влюбляюсь в любого, кто согласится меня выслушать.

Пересаживаясь с автобуса на метро, спускаюсь в подземный переход. Вдруг низкий голос разрезает монотонный шум города: «Каждый из нас беспонтовый пирожок». А потом с грязным шумом, как вода, хлещущая из шланга, взрывается знакомая музыка.

Я просила Вселенную только об одном: «Пожалуйста, только не включай „Гражданскую оборону“». Только не включай «Гражданскую оборону», – а она взяла и включила. Я не выдержу этой красоты и этой боли, этой обречённости. Этой безнадёжности. Сплошные тупики, никто никуда не может выйти.

У нас осталось две сессии

Оглядываясь на те двенадцать лет, меня до боли трогает смелость, отвага и целеустремлённость, с которыми я жила, – я точно знала, что надо делать, делала это и больше ничего.

О нет, не так – одёргиваю себя. Это была не я – это была болезнь. Болезнь прошлась по мне катком, сровняла всё живое с землёй. Как инструмент transparency[15] в фотошопе, она регулировала мою проявленность, порой выкручивая её до нуля.

Когда-то я думала, что анорексия – это моя заслуга. Моя сильная сторона. Моя воля. Воля, доводящая до предела даже самые простые действия. Но на самом деле я просто выбросила в помойку бо́льшую часть своей жизни и потеряла здоровье.

Когда я пыталась представить, как всё закончится, видела девушку, покрытую шерстью. В один из дней её привезли к нам в отделение на каталке. Её положили в отдельную палату. Девочки навещали её, но у неё не было сил говорить. Я боялась к ней подходить, а на самом деле завидовала, что она пошла дальше меня. Втайне надеялась, что именно это со мной и случится. Я дойду до самого края, но врачи меня спасут, как спасли ту девушку.

Когда я слышу истории девочек, которые живут с РПП дольше, чем я, – двадцать, тридцать лет, всю жизнь, понимаю, как мне повезло, и чувствую себя несправедливо привилегированной. Помимо того, что я выиграла в генетическую лотерею – у меня не остановилось сердце из-за нарушения электролитного баланса, я не потеряла, как Антонен Арто во время голодного заточения в клинике, все зубы (только частично), сохранила целыми кости и позвоночник, – мне досталось всё внимание врачей, когда многим не достаётся ничего.

Анорексия – это не моя заслуга. Но и выздоровление – не моя заслуга. Единственное, что было моего, – это усилие сойти с лёгкого пути. Анорексия – это лёгкий путь избежать боли. Анорексия, как детство, с которым очень тяжело прощаться. И, расставаясь с ней, испытываешь такую же тоску.

Обычная здоровая жизнь до сих пор причиняет мне много боли. Она как комната без стен – так много путей и никакой защиты, никакой опоры. Психолог успокаивает меня, что со временем станет легче. Я должна прожить нормальную жизнь, хотя бы попытаться.

За всё время лечения в стационаре и в амбулаторном отделении я ни разу не отпускала контроль. Контролировать проще, чем позволить себе есть всё, но любые манипуляции с едой не работали – как бы я ни старалась ограничиваться, вес продолжал расти. Ела ли я только творог, или только овощи, или только шоколадки. Монодиета – это то, в чём мне спокойно. Когда у меня есть выбор, я не могу справиться с тревогой и чувством вины. Как же хочется сдаться, снять с себя всю ответственность и не делать выбор. Очевидные последствия ригидного мозга – склонность зацикливаться на чём-то одном. Сопротивляться переменам. Проявить интеллектуальную гибкость было подобно пытке.

Невозможно одновременно лечить РПП и худеть. Но у меня в голове продолжается торг о том, как примирить эти две цели. Это нормально. Я знаю, что когда-нибудь торг прекратится и я выберу здоровье.

Процесс возвращения к жизни, к свету долгий. Я устала быть одинокой. Я хочу быть частью чего-то большего. Например, частью коллектива. Стать воином в битве за жизнь на стороне здоровья. И помогать другим, кто тоже с этим столкнулся. Сейчас я пишу. Мечтаю написать что-то прекрасное, такое, чтобы оно окупило мои двенадцать лет бездействия. Надеюсь что-нибудь написать. Дело идёт очень медленно.

Консультация с психологом всегда проходит незаметно. Раз за разом мы бьёмся над тем, как выстроить здоровые отношения с едой. Но не только. Мы говорим об изначальной поломке в сознании. О том, почему эта болезнь психическая. Почему я держусь за неё.

– У вас не было опоры на себя и свои желания. Была фрагментированная опора на дела. Условно, если я что-то делаю, то у меня получается. Но безусловной опоры и любви к себе не было. Не было ориентации на себя в отношениях. Это про границы. В вашей семье не было речи про физические границы, не то что про психологические.

Я смотрю на неё сквозь жгучие слёзы.

– Ребёнок не может думать, что родители в чём-то не правы. Он их любит безусловно. Когда родители делают что-то, ребёнок думает, что это из-за него. Вы в этом не виноваты, но когда-то вы поверили, что с вами что-то не так. С вами всё так. Вы никогда не задумывались, почему вас в себе устраивает всё, кроме формы тела? Почему вы не можете отстать от своего тела?

– Нет, не задумывалась, – отвечаю я. Но тем не менее чую, что за этими словами сгущается какой-то новый для меня смысл.

Я нуждалась в чём-то новом, в том, что позволит мне выйти из привычных рамок, опять почувствовать себя «такой». Доверие к миру. Я всё ещё не могу в этом