Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

его походка. Король школы словно мерил широким шагом свои владения и специально занимал как можно больше места в пространстве. Лицом он походил на дешевую копию участника бойз-бенда, как будто пластический горе-хирург по ошибке прилепил на лицо Джастину Тимберлейку нос в виде небольшой картофелины. Дима вышагивал по своему школьному королевству с неизменной довольной ухмылкой и включенной на полную громкость музыкой из телефона. При нем всегда состоял Валера, гораздо более тихий и спокойный, лучший Димин друг, ростом выше «звезды», похожий на лабрадора. Он постоянно слегка встряхивал головой, откидывая блестящую русую челку со лба. Дима был капитаном школьной команды КВН, в то время как Валера стоял на звуке и освещении.

Все уже расселись по партам, а Марты так и не было. Казалось, по-настоящему чувствовался в воздухе запах дыма, выползающего из-под двери какой-то несчастной советской женщины с плаката. Марта хотя бы не вступала ни в какие коалиции с девочками. Для уверенности ей не требовалась группа поддержки. Уже тогда она не позволяла окружающим ставить себя в неловкое положение. Она просто отказывалась чувствовать свою неуместность, всегда смотрела прямо в глаза, говорила четко и спокойно, даже в те недели, когда ее травила практически вся параллель.

Лучшая подруга взбудоражено влетела в класс вместе со звонком:

– Марусь, новости супер! Я договорилась с Гогочем, а он договорился с завучем, и нам разрешили организовать дискач для параллели после уроков. Дима будет диджеем!

Что-то в этой идее Маше сразу не понравилось. У Марты горели глаза, и горели они по поводу чего-то, что было придумано без Маши и не только для них двоих. Тем не менее Маша, конечно, сказала, что это очень круто и что с радостью поможет с организацией. В ответ Марта, выхватывая тетрадку из сумки, скороговоркой пробормотала, что будет организовывать все с десятиклассниками, ведь они уже занимались этим раньше для других параллелей. Остаток урока Маша просидела, измельчая листок в клетку на крохотные клочки.

Последующие две недели были нервными. Марта то и дело опаздывала на уроки, зависая в актовом зале с Димой, Пашей и их компанией.

К счастью, хотя бы оставалась традиция походов в кофейню «Мадемуазель» на Театральной после уроков. Кофейня располагалась в небольшом подвальчике, где на стенах были схематически нарисованы в хаотичном порядке символы французской столицы: Эйфелева башня, Нотр-Дам, кованые фонари, кошка, бредущая по мосту, круассаны, багеты, береты и чашки с дымящимся кофе. В то время Париж казался чем-то настолько же далеким и фантастическим, как, например, Марс. Но реальная Франция оказалась совсем не похожа на те их детские мечты. Они просто выдумывали место, максимально далекое, во всех смыслах, от города Б. Возможно, влияла фраза, которую любили повторять взрослые, включая отца: «Да наша область по территории больше Франции!» Но на что Маше с Мартой была вся эта необъятная земля, по которой едешь часов шесть, едешь-едешь, а вокруг – ничего, только невыразительные сопки и поля, ни тебе гор, ни густых высоких лесов, ни озер, ни городков, ни деревень. Богом забытое пространство. Во многом поэтому подруги и учили европейские языки, надеясь, что они смогут перенестись за тысячи километров от города Б.

Когда много лет спустя Маша оказалась в Париже, у нее защемило в груди. Хотелось с кем-то обсудить, насколько картинки на стенах кофейни «Мадемуазель» соответствовали действительности и как сильно отличались круассаны из города Б от парижских. Оказалось, что вместо настоящих круассанов, которыми так славится Париж, в «Мадемуазели» подавали тяжелую, плотную сдобу, скрученную в трубочку. Это не мешало Маше с Мартой тем не менее с аппетитом уплетать местную выпечку. А удобные бархатные диванчики и теплый свет торшеров способствовали долгой болтовне.

В том сентябре все разговоры Марты крутились вокруг злосчастной дискотеки. Ее волновало, до скольких часов разрешат остаться, можно ли будет пригласить кого-то из других школ, будет ли светомузыка, какие песни ставить.

Тогда же посредством шпионской сети из дружественных одноклассников Марте удалось получить важную информацию о потенциальном противнике. В шпионскую сеть входил Степа, носивший толстенные очки в пластиковой оправе, и его молчаливые друзья Андрей и Антон, которые делали себе одинаковые прически с нагеленными «шипами». По донесениям агентов, на Диму также имела виды губернаторская дочка Света. Еще до появления «дайсонов» Света умудрялась ежедневно приходить в школу с идеальной укладкой, ее волосы цвета «клубничный блонд» ложились на плечи плавными волнами, локон к локону. Небольшое красное пятнышко на скуле под левым глазом, шрам после ее падения на Первое сентября в первом классе, делало ее идеально кукольное личико только интереснее. Марту конкуренция не пугала, хотя соперник был достаточно серьезный. Она всегда раньше остальных понимала, чего она хочет и как этого достичь. Без всяких уложенных локонов и престижной семьи Марта не сомневалась, что в ней есть что-то, чего не может предложить плакавшая из-за четверок Света. На дискотеке Марта планировала стать официальной девушкой Димы.

Тем временем Маша втайне надеялась, что руководство школы передумает и запретит проводить дурацкую дискотеку. Марта уже не на сто процентов была с Машей. По вечерам Маша долго не могла уснуть.

4 (Маша)

По тому, как поворачивался ключ, всегда можно было понять, кто открывает входную дверь. Отец делал это быстро, резко, затем уверенно нажимал на дверную ручку, которая в ответ выдавала короткий и послушный скрип. Мать же крутила ключ медленно, с равномерным жевательным скрежетом. Бабушка всегда не с первого раза попадала в замочную скважину, ключ словно клевал железо.

Было часов десять вечера, мама еще не вернулась из театра. В тот момент она, вероятно, уже собирала вещи и планировала оставить Фирса, вишневый сад и всю свою семью на произвол судьбы. Послышались резкие повороты ключа в замке.

– Папочка!

Маша бросилась в прихожую и обвила руками шею отца, не дав ему поставить сумки на пол. Когда отец возвращался из командировок, от него всегда пахло китайской таможней, он был слегка помят, как в одежде, так и с лица. Маша не помнила более ранних его поездок, поэтому только по рассказам знала, что когда-то он возвращался с в кровь истертыми от баулов плечами и мать бережно натирала их заживляющей мазью.

Отец рассмеялся и поцеловал дочь в макушку.

– У матери спектакль?

– Ага, сегодня дают «Вишневый сад», кажется.

– Хен хао! Она в «Вишневом саду» чудо как хороша.

Это была совершенная правда. В роли Раневской матери как будто и не нужно было ничего играть. Когда она разговаривала дома, казалось, что слова доходят до тебя через невидимый слой воды. А в «Вишневом саде» она была вся перед тобой, настоящая, открытая. В домашних стенах ее лицо, обрамленное густыми черными волосами до плеч, было слишком белым и неподвижным, а на сцене оно оживало, глаза блестели и выражали все то несказанное, что мать хранила в душе. Спустя много лет Маша видела Литвинову в роли Раневской в МХТ и пришла к выводу, что мать на порядок лучше в этой роли. Более того, если бы можно было отвезти всех людей с московской постановки в Амурский драматический на мамин спектакль, они бы согласились.

– Как твоя командировка? Как Харбин?

– Да как всегда, сама знаешь.

Маша бывала в Харбине лишь пару раз, лет в шесть-семь, когда бизнес отца по-настоящему «пошел» и он возил знакомить семью с местными бизнес-партнерами.

Харбин запомнился долгими торговыми рядами с огромным выбором игрушек, всех возможных форм, цветов и размеров, и когда от этой пестроты у Маши кружилась голова, она бездумно тыкала пальцем в прилавок, предоставляя право окончательного решения родителям. Еще в Харбине было много парков, прудов с толстыми рыбинами, жадными до хлеба и покрытыми кроваво-красной чешуей.

В Харбине имелись, конечно, местные жители, которые ругались, сморкались, плевались, кричали, смеялись и громко жевали с открытыми ртами. Потом эти же шумные люди магическим образом превращались в спокойных одинаковых стариков и старушек, задумчиво играющих в шахматы в беседках и практикующих плавные движения тай-чи в гипнотизирующий унисон.

Отец обожал Китай и все китайское и, так и не защитив диссертацию по лингвистике, хотел, чтобы дочь продолжила когда-то