Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

– Но ваша-то религия неразумная! – злобно бросил король. – В том-то все и дело.

Ракели было обидно оттого, что любимый человек подвергает лучшее ее достояние такому поношению. В мозгу у нее звучали слова Беньямина, который так часто говорил о разумном характере иудейской веры. Но если умному, красноречивому Беньямину никак не удавалось убедить кроткого дона Родрига, то разве сумеет она растолковать необузданному Альфонсо точный смысл Великой Книги? Да к тому же на его неуклюжей латыни. Она задумчиво смотрела ему в лицо своими большими голубовато-серыми глазами. Да, несомненно, он верит в то, что повторяет вслед за кем-то. Эти христиане уже посылали для завоевания Святой земли тысячи и тысячи рыцарей и солдат, только все это было напрасно. И они до сих пор не смогли понять, что не им уготована эта земля. Вот и он, ее Альфонсо, стоит перед ней и грубо потешается над великими пророчествами тех, кому по праву принадлежит та земля. И, глядя на возлюбленного, она внезапно расхохоталась при мысли о том, до чего же слепы люди, а в особенности ее Альфонсо.

Его уже и так рассердило молчание и пристальный взгляд Ракели. А ее смех окончательно вывел его из себя. Из-под нахмуренных бровей опасно засверкали глаза короля.

– Прекрати смеяться! – прикрикнул он. – Молчи! Как смеешь порочить нашу священную войну, ты, неверная!

Она молча вышла из комнаты.

Через два часа он бросился разыскивать ее – искал по всему дому, в саду. И она его тоже искала. Когда они наконец нашли друг друга, он улыбнулся смущенно, как мальчик, и она тоже улыбнулась, и они поцеловались.

Между поцелуями она говорила:

– «Если обидишься на кого, не избегай общения с ним. Пойди к нему и приветствуй его и выскажи кротко, без шипов злоречия, все то, что рассердило тебя в этом человеке. Между вами возникнет понимание и заново забьет ключ любви. И лучшим из вас двоих будет тот, кто первым поприветствует другого». Так сказано в Коране. Мы пришли оба. Значит, никто из нас двоих не оказался лучшим.

В последние месяцы Иегуда ясно видел, что сын все больше от него отдаляется, уходит к чужим. Но когда Алазар и впрямь принял обряд крещения, отец ужаснулся так, будто случилось что-то неожиданное.

Лишь теперь он осознал всю меру своей вины. Выходит, он недостаточно любил Алазара, любил его меньше, чем Ракель. Алазар все свое детство провел среди мусульман, как мусульманин. И сам он, отец, отослал мальчика к заманчивому двору христианского короля, прежде чем сын успел получить настоящее понятие об иудействе. И вот – сын его стал изменником, продал свою богоизбранность за чечевичную похлебку рыцарства. Отныне он навеки потерян, имя его вычеркнуто из книги тех, кои восстанут из мертвых в день Страшного суда.

Иегуда горевал по нем, как по покойнику. Целых семь дней просидел он на земле, разорвав на себе одежды.

Дон Эфраим бар Абба пришел, чтобы утешить его. Мысль об ударе судьбы, постигшем Иегуду, внушала парнасу настоящий ужас. Какое испытание может быть жесточе, чем отступничество единственного сына! Вероотступники всегда становились злейшими врагами евреев, а теперь и сын Иегуды стал одним из таких выкрестов. Но долг повелевал утешить скорбящего, и дон Эфраим пересилил свое отвращение и ужас. Он пришел, он склонился над сидевшим на земле Иегудой и произнес слова, полагающиеся в таких случаях: «Слава тебе, Адонай, Бог наш, судья праведный». И прислал десять почтенных мужей альхамы, чтобы они прочли необходимые молитвы.

Печаль о сыне еще усугублялась дерзновенным обетом Иегуды – открыть франкским беженцам границы Кастилии. Близился к концу тот срок, который он сам себе поставил под угрозой великого отлучения. А он так и не виделся больше с королем. Теперь этот Альфонсо, похитивший у него обоих детей, сначала дочь, а затем и сына, наверняка будет еще старательнее избегать встречи с ним.

Настали дни Нового года, сумрачно-торжественные дни Рош ха-Шана, назначенные для покаяния в совершенных грехах.

Ракель провела Новый год у отца. Он не заговаривал об отступничестве Алазара, но она видела, что отец сильно страдает. Саму Ракель глубоко потрясло крещение брата – и укрепило в ее душе желание сохранить свою причастность Богу истинному.

Иегуда пригласил к себе в дом человека, трубившего в бараний рог, шофар, ибо в праздник покаяния каждому иудею положено внимать предостерегающим звукам рога. Необходимо помнить о том, что в сей день Бог обращается мыслью ко всему сотворенному, и судит людей, и определяет их участи. Пронзительный, резкий звук рога вселял в Ракель благоговейный страх: привыкшая верить в сказки, она словно бы воочию видела, как незримая рука вписывает имена праведников в книгу жизни и благоденствия. Имена злодеев были стерты той же незримой рукой, а решение о судьбе тех, кто не добр и не зол, то есть о судьбе большинства людей, откладывалось до Дня искупления, чтобы они могли использовать для покаяния эту отсрочку, эти десять дней.

После обеда Иегуда и Ракель, как велел обычай, отправились к проточной воде. Они вышли за крепостную стену, на берег Тахо. Бросая в реку хлебные крошки, они бросали туда же свои грехи, чтобы река унесла их в море, и повторяли стихи пророка: «Есть ли Бог, подобный Тебе, Кто отпускает грех и прощает беззаконие уцелевшим из наследия Твоего? Не вечно Он гневается, потому что миловать любит. Он опять будет к нам милосерден; Он растопчет наши грехи и все наши беззакония бросит в морскую бездну»[91].

Домой они вернулись уже в сумерках. Слуга принес светильник. Но Иегуда мановением руки приказал убрать свет, поэтому Ракель лишь смутно различала отцовское лицо, когда тот заговорил.

– Надгробные камни наших предков из рода Ибн Эзры, – так начал он, – подтверждают, что мы происходим из дома царя Давида. Ныне мой сын и твой брат Алазар предал и расточил свое царственное наследие. И на отце твоем лежит большая вина в том непоправимом, что уже свершилось. Это тяжкая вина, и я раскаиваюсь. И хоть милосердие Бога нашего глубоко, как море, я чувствую – грех мой с меня не смыт.

Отец впервые завел с ней разговор о вине, раскаянии и искуплении, и Ракель почувствовала сильнейшее сострадание. А Иегуда продолжал говорить о том, что он, в расплату за грехи, наложил на себя нелегкую повинность – обязался поселить в Кастилии франкских беженцев.

Ракель внимательно его выслушала, но ничего не ответила и ни о чем не спросила.