Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

не будет болтать ничего подобного, государь, – ответил он, снова преобразившись в прежнего Иегуду, почтительного, однако уверенного в себе и в своем превосходстве. – Я бы никогда не осмелился просить, чтобы ты допустил в страну нищих. Напротив, я думал смиреннейше предложить тебе следующее: пускай при пересечении границы твои люди проверяют, есть ли у беженцев хоть какие-то средства к существованию – скажем, не менее четырех золотых мараведи. Наши переселенцы будут не жалкими бедняками, а солидными людьми, сведущими в ремесле и торговых сделках, они будут выплачивать в казну хорошие налоги.

Альфонсо был очень даже склонен поддаться на уговоры. Он только спросил:

– Думаешь, мы сумеем втолковать это моим грандам и моему народу?

– Насчет грандов сомневаюсь, а народу, конечно, втолкуем, – ответил Иегуда. – Твои кастильцы ощутят приток населения и средств именно потому, что общее довольство увеличится.

Король рассмеялся и сказал:

– Ты, как всегда, малость преувеличиваешь, но я к этому уже привык. – Затем он словно невзначай распорядился: – Так вели подготовить указ.

Иегуда низко склонился перед ним, коснувшись рукой пола. Не успел он выпрямиться, как король добавил:

– Все документы пришли мне в Галиану. Я сегодня возвращаюсь туда. И пожалуйста, скажи своей дочери: если она захочет присутствовать при подписании указа, мне это будет в радость.

За пять дней до того, как истек назначенный срок, дон Иегуда сообщил парнасу Эфраиму, что король, наш государь, дал разрешение шести тысячам франкских евреев переселиться в Кастилию.

– Итак, ты избавлен от лишнего труда – изрекать надо мной отлучение, – заметил он не без лукавинки, с горделивой скромностью. – Но от внесения двенадцати тысяч мараведи на нужды наших франкских братьев, не посетуй, избавить тебя не могу. – И великодушно добавил: – Большая доля твоей заслуги в том, что они смогут прийти к нам в страну. Не согласись ты оказать содействие, я бы этого указа не добился.

Побледневшие губы дона Эфраима изрекли благословение, какое полагалось возглашать при получении радостной вести:

– Хвала тебе, Адонай, Бог наш, иже благ еси и даруешь благо.

И тут Иегуда дал волю своему торжеству:

– Нафтуле Элохим нифталти![95] Божьи победы одержаны мною! – ликовал он.

Теперь Иегуда ходил сияющий, окрыленным шагом, словно не чувствуя земли под ногами. Не верилось, что это тот самый человек, который всего-то две недели тому назад был так подавлен сознанием собственного ничтожества. Гордыня его достигла колоссальных размеров. Грудь его распирал смех над нечес-тивыми глупцами, что ведут священную войну ради земли, коя никогда не будет им принадлежать. Истинную священную войну, Божью войну, вел он, Иегуда. Пока другие колошматят направо и налево, он позаботился о том, чтобы дать приют шести тысячам спасенных людей. Он уже воображал, как быстро будут работать их смышленые головы, ловкие руки, как они обустроят мастерские, насадят виноградники, как они будут производить всяческие полезные вещи и торговать ими.

Свою победу он решил отметить с верным другом Мусой. Да, вдвоем со старым Мусой, который знал толк в лакомствах и добром вине, уселся он за пир, каким не побрезговали бы и братья Дунун, самые знаменитые кутилы во всем мусульманском мире. Перед Мусой он не скрывал, что счастлив и горд своей удачей. Неужто он и впрямь не любимец Бога? Если Бог иногда и пошлет ему невзгоды, то лишь затем, чтобы он лучше ощутил вкус счастья.

– Знаю, друг мой, – с ласковой усмешкой ответил ему Муса. – Ты потомок царя Давида, и сам Бог на длани своей проносит тебя над всеми напастями. Так зачем же всегда испрашивать доброго совета у разума? Тебе гораздо приятнее действовать – кидаться очертя голову в гущу событий, как велит твое необузданное сердце, совсем как те рыцари, которых ты столь презираешь. Рассудком своим ты видишь их насквозь, однако на деле руководствуешься тем же девизом: ни минуты не сидеть спокойно! Что бы ни делать, лишь бы что-то делать, пусть даже то, что ты делаешь, – вздорно!

Пригубив тонкое вино, Иегуда в свой черед начал приятельски поддразнивать Мусу:

– Да, разумеется, мудрецу надлежит оставаться безучастным при любых обстоятельствах. Он лучше позволит себя убить, чем ввяжется в драку. Именно так ты и поступал, могу торжественно сие засвидетельствовать. У тебя уже два-три раза была отличная возможность быть убитым, и не вмешайся я вовремя, ты бы сейчас не попивал это славное винцо с берегов Роны.

Они выпили.

– Я рад, – молвил Муса, – что хотя бы на этот вечер ты запретил своему Ибн Омару являться и требовать: набросай, мол, поскорее какой-нибудь важный государственный договор или отправь в плавание караван судов. Жаль, что редко выдается часок мирно насладиться твоей дружбой. Ты беспрерывно восхваляешь мир, но самому себе отказываешь в нем.

– Не отказывай я сам себе в мире и покое, другие бы его не имели, – ответил Иегуда.

Муса посмотрел в лицо другу своим мягким, улыбчивым, испытующим взором и сказал:

– Ты вечно мчишься вперед, друг мой Иегуда. Опасаюсь, что ты убегаешь от своей души и она не может настичь тебя. Нередко ты добегал до меты быстрее других, но не забывай, что иной раз тебе не хватало дыхания. – Немного погодя он заметил: – Лишь немногие понимают – мы проходим по жизни не так, как нам хочется, нас ведут по ней. Но я-то давно уже усвоил: я не рука, бросающая игральную кость, я – та кость, которую кто-то бросает. Боюсь, что тебе этого никогда не понять. Но оттого-то я и люблю тебя и дружу с тобой.

Долго еще они сидели вместе – вкушали пищу, вели беседы, пили вино. А потом восхищались искусством танцовщиц, которым повелел прийти Иегуда.

В последующие недели Иегуда иногда вспоминал речи старого Мусы, но всякий раз дружески снисходительно посмеивался. Все складывалось так, как он хотел. Две огромные партии всевозможных товаров, которые он, положась на удачу, велел доставить из далеких стран Востока, благополучно избежали морских и военных опасностей и достигли надежной пристани. С чиновниками султана Саладина удалось согласовать важный, долго готовившийся договор, чрезвычайно выгодный для Иегуды и всего Кастильского королевства, и это в самый разгар священной войны! Иегуда не без удивления видел, что действительная жизнь в Толедо претворяла в явь грезы, что некогда витали у него в голове, пока он сидел у полуразрушенного фонтана. Ореол собственного величия окружал Иегуду подобно мерцающему облаку.

Он придумал себе герб и просил короля утвердить его. Посередине герба была изображена менора, семисвечный светильник из храма Яхве, а по окружности бежала еврейская надпись с обозначением имени и должности Иегуды. По распоряжению Иегуды