Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

Саладинова десятина, выплачиваемая альхамой, была очень большая, и Иегуда получал с этой подати хорошие проценты. Но он решил, что не будет оставлять себе эти деньги. Очень кстати выяснилось, что парижским евреям при изгнании из столицы Франции удалось спасти свиток Торы, так называемый Сэфер Хиллали[96], считавшийся самым старым из уцелевших списков Моисеева Пятикнижия. Иегуда купил сию книгу за три тысячи мараведи; никто, кроме него, еще не жертвовал беженцам такую огромную сумму, причем столь благородным образом.

Вместе с Мусой он сидел перед драгоценным хрупким пергаментным свитком, благодаря которому слово Божие, как и лучшее наследие еврейского народа, сохранялось из поколения в поколение. Их жадные благоговейные взоры были прикованы к изумительной книге, их пальцы бережно к ней прикасались.

Иегуда намеревался передать рукопись альхаме, но его давно уже удручала невзрачная наружность толедских синагог. Он сумеет создать для сей чудной книги подобающее обрамление – храм, достойный драгоценного свитка, достойный народа Израиля и древней толедской альхамы и его самого, Иегуды ибн Эзры.

Муса задумчиво молвил:

– Но, поступив так, не распалишь ли ты гнев архиепископа и всех баронов?

Иегуда презрительно усмехнулся в ответ.

– Я построю для Господа, Бога Израиля, достойный его дом, – сказал он.

Муса, по обыкновению дружелюбно, но, пожалуй, более серьезно и строго, чем обычно, предостерег его:

– Не надевай на коня слишком богатую узду, друг мой Иегуда. Иначе останешься с упряжью и чепраком, да только без коня.

Иегуда приятельски похлопал его по плечу, но даже не подумал оставить свой дерзновенный путь.

Глава 4

Донья Леонор, когда к ней в Бургос дошли слухи о любовных похождениях Альфонсо, сначала не приняла эту весть всерьез. Даже когда подтвердилось, что Альфонсо целые недели проводит в Галиане вдвоем с еврейкой, она старалась убедить себя, что это мимолетная прихоть. За пятнадцать лет, что они были в браке, Альфонсо время от времени позволял себе любовные шашни, но вскоре возвращался к ней с виноватым видом, совсем как мальчик. Она и представить себе не могла, чтобы он мог серьезно влюбиться, да еще в эту еврейку! В тот раз, когда та была представлена ко двору, Альфонсо почти не обратил на нее внимания, и королеве пришлось напомнить ему, что не мешало бы сказать девушке несколько вежливых слов. Вдобавок еврейка дерзка на язык, и одевается она не по-нашему, слишком вычурно, – все это совершенно не во вкусе Альфонсо.

Нет, донья Леонор не была ревнивой. И предостерегающим примером ей служила жизнь собственной матери – Эллинор Аквитанской, которая мучила супруга, Генриха Английского, дикой ревностью, а тот не стерпел и упрятал ее в заточение. Донья Леонор не последует примеру матушки. А новая прихоть Альфонсо, роман с еврейкой, закончится так же скоро, как все прежние его дурачества.

Проходили недели, месяцы, но Альфонсо упрямо не хотел расстаться с этой доньей Ракелью. А для доньи Леонор вдруг утратили силу все разумные доводы. Сама-то она всегда считала, что чудесные романы в стихах, которые присылала ей сестрица из Труа, и стихи, что пели перед ней франкские рыцари и труверы, – все это не более чем фантазии. Иногда ей нравилось воображать себя в роли одной из тех прекрасных, остроумных женщин, Геньеврой или Изольдой, ради которых самые прославленные рыцари, Ланселот или Тристан, жертвовали честью и жизнью. И вдруг эти дикие, безумные выдумки стихотворцев обернулись явью. Обернулись ужасной действительностью, которой жил и дышал ее супруг, ее рыцарь, ее возлюбленный, ее Альфонсо!

И сердце ее воспылало гневом против Альфонсо. Вот так-то отблагодарил он ее за любовь, за ровный и приветливый нрав, подобающий истинной даме, и, наконец, за рождение инфанта! Безграничную ненависть испытывала она теперь к той девушке, жидовке, распутнице, подлым образом укравшей у нее мужа, который пятнадцать лет прожил с ней в честном христианском браке.

Однако же дать волю своим чувствам, подобно матушке, никак нельзя. Необходимо вести себя умно, необходимо помнить, что ей предстоит бороться против умнейшего человека во всем королевстве, против Ибн Эзры, которого она некогда (себе на горе!) призвала в Кастилию.

И она повела себя умно. Подавила гнев. Вообще не желала слушать о том, что происходит в Галиане; все отрицала, даже перед своими приближенными. Однажды к ней явился архиепископ Бургосский, давний и верный друг, и с сокрушением завел речь о ее беде. Но она придала своему лицу выражение истинно королевское, взглянула на священнослужителя столь недоуменно и холодно, что тот сразу умолк.

Нет, донья Леонор ничего ведать не ведала про какую-то Галиану, она ровно ничего не предпринимала ни против Альфонсо, ни против его возлюбленной, она никому не жаловалась.

Зато донья Леонор изменила свою политику. К немалому изумлению своих придворных, она внезапно объявила, что неучастие Кастилии в войне – постыдно и глупо. Ведь всякому разумному человеку понятно: теперь у государства достанет денег, чтобы принять участие в священной войне. Так не пора ли выступать в поход?

Она знала: стоит Альфонсо облачиться в боевые доспехи – и злые чары развеются. Это непреложно, как «аминь» в церкви.

И она обязательно устроит так, чтобы он отправился в поход. Она добьется союза с Арагоном. Задумчивая недобрая усмешка тронула ее губы. Как ни забавно, но эта нелепая страсть Альфонсо дает ей некоторую надежду смягчить дона Педро. Теперь она сумеет внушить королю Арагонскому, что Альфонсо подвержен внезапным приступам умопомрачения. Дон Педро простит ту злополучную обиду, когда поймет, что обидчик был невменяем.

Она написала дону Педро конфиденциальное послание, где в подобающих знатной даме и все-таки нежных выражениях дала понять, что жаждет его видеть. Письмо она отправила с доном Луисом, секретарем ее друга, архиепископа Бургосского.

Слухи о любовной авантюре дона Альфонсо уже дошли до юного короля и поразили его воображение. Несмотря на всю свою ненависть, он по-прежнему видел в кузене зерцало рыцарских добродетелей, а необузданная страсть, обуявшая Альфонсо, лишь подтверждала его рыцарственность. Подобно Ланселотам и Тристанам, которые во имя своих дам жертвовали всем на свете, этот Альфонсо не побоялся поставить на карту звание рыцаря и короля – и все ради женщины, к которой воспылал любовью. То обстоятельство, что женщина была еврейкой, создавало вокруг королевской авантюры совершенно особый, сумрачно-таинственный ореол. Разве не рассказывали множество невероятных историй о рыцарях, которые на Востоке пленились мусульманскими красавицами? Когда дон Педро думал о своем брате-короле,