Книжная лавка фонарщика - Софи Остин

Глава 44

Пока Уильям, почти переходя на бег, шел по Уолмгейт к Портхейвен-Хаусу, Эвелин стояла перед рядом домов из песчаника и переводила взгляд то на них, то на помятую бумажку в руках. Воздух стал прохладнее и свежее, и, хотя деревья в парке за Сент-Леонардс-Плейс все еще были зелеными, вскоре весь город окрасится в медные и бронзовые тона. Но пока что это было только предчувствие, начертанное завитками утреннего тумана, медленно поднимающегося с реки.

Эвелин плотнее застегнула ворот пиджака, отворила калитку ближайшего дома и поднялась по короткой лестнице к двери, выкрашенной глянцево-черной краской. Она знала, что Уильям живет в одном из этих домов, — просто не представляла, в каком именно. И могла лишь надеяться, что у нее хватит времени обойти их все, прежде чем мать закончит торговаться с портным за цену на шелк.

Чем дольше Уильям шел по Уолмгейт, тем яснее осознавал, что слишком сильно полагается на память о том, как несколько недель назад провожал Эвелин домой. Магазинчики и лавки постепенно уступали место жилым домам, а по бокам все чаще стали появляться ответвления — тупики и небольшие улочки, открывавшие взгляду ряды одинаковых кирпичных домов. Он уже подумал, что пропустил поворот на ее улицу и теперь придется возвращаться, но тут увидел тот самый фонарный столб, что отмечал поворот на нее, и почти незаметную за зеленью табличку с надписью: «Лонг-Клоуз-Лейн».

Уильям хотел рассказать Эвелин об ее отце. Хотел предупредить, что он снова играет и, вероятно, на те самые деньги, которые брал у мужчин в театре для инвестиций. Но чем дольше Уильям шел, тем больше сомневался, что это единственная причина, зачем он спешил к ней. Все-таки можно было послать записку, отправить письмо.

Однако он не стал этого делать. Он схватил пиджак и помчался к ней. И если сейчас, стоя перед ней, он скажет ей только то, что ее отец — дурак, значит, сам он ничуть не умнее. Потому что дядя Говард был прав: когда любишь кого-то, слова сами рвутся наружу. Он хотел рассказать ей об этом, увидеть выражение ее лица, узнать, посмотрит ли она ему в глаза. И хоть сердце его сбивалось с ритма, когда он думал о том, что она может ответить, он понимал, что его дядя прав. Он должен был попробовать.

Но у каждой медали есть обратная сторона. Какой смысл был пытаться уберечь Эвелин от поступков ее отца, если сам он подносил ей любовь и ложь на одной ладони? Джек сказал, что любить — значит явить себя всего без остатка. И чем дальше Уильям шагал по улице, вглядываясь в темный кирпич стен, в маленькие круглые окошки на верхних этажах домов, в лениво воркующих на крышах голубей, тем яснее понимал, что щемящее чувство в животе — это осознание простой истины: если он любит ее, если он правда любит ее, то ему придется сказать ей правду.

Он должен признаться, что лгал ей.

Потому что альтернатива — обманывать ее и быть таким же подлецом, как ее отец, лгать ей и причинять ту же боль, что она испытала тем вечером в «Рояле», — была слишком ужасна, чтобы даже думать о ней, слишком невыносима. И пусть от одной мысли о том, чтобы сказать правду, его пробивала дрожь, бросало в пот, и от страха сжимались кулаки, пусть даже если он все ей расскажет, а она отвернется от него, — он хотя бы поступит правильно. По крайней мере, он предстанет перед ней таким, какой он есть. И она сможет принять его или отвергнуть — и это будет ее выбор.

Дойдя до середины улицы, он остановился. В тот вечер, когда он провожал ее, она оставила его на углу, но он ушел не сразу — дождался, пока она зайдет домой. Он точно не помнил, в какой дом она вошла, так что оставался лишь один вариант это узнать: стучать во все, пока не попадется тот самый.

Но на сей раз удача оказалась на его стороне. Не успел он постучать по облупившейся красной двери, как из-за нее донесся женский голос:

— Что бы вы там ни продавали, мне ничего не нужно.

— Я ничего не продаю, — громко ответил Уильям, чтобы его было слышно. — Я ищу мисс Эвелин Ситон. Она живет здесь?

За дверью повисло молчание. Затем послышались шаги, и дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы показалась цепочка и пара настороженных синих глаз.

— Что вам нужно от Эвелин?

— Мне необходимо передать ей сообщение, — ответил Уильям. — Она дома?

— Я не вижу у вас в руках письма.

— Знаю, — произнес Уильям, чувствуя, как краснеют щеки. — Я думал просто сказать ей лично.

— «Сказать ей лично», значит?

Любопытные глаза скрылись за захлопнувшейся у него перед носом дверью. Затем с той стороны щелкнула цепочка, и дверь вновь распахнулась, явив за собой высокую — впечатляюще высокую — женщину лет семидесяти, с глазами цвета бушующего моря и белыми, как выгоревший на солнце коралл, волосами. Ее платье было столь широким, что заполняло собой весь проем, а рука, которой она упиралась в косяк, окончательно давала понять, что внутрь Уильяма не приглашают.

— В мое время, знаете ли, мужчины писали длинные красивые письма. А теперь что, вы просто являетесь к своей возлюбленной на порог и рычите на нее? Ой-ой-ой. И люди еще удивляются, почему мир катится к черту. Вот! Вот как оно начинается! Что же дальше? Вы начнете отправлять телеграммы?

До Уильяма не сразу дошло, что наступила его очередь говорить.

— Послушайте, я из книжного магазина. Я… — Он вдруг осекся, осознав, что не представляет, почему Эвелин ушла. Вдруг ее семье еще неизвестно о том, что она работает? А если это так, то он не хотел стать тем, кто раскроет им этот секрет.

Женщина прищурилась.

— Из книжного магазина? — повторила она. — Значит, вы не Натаниэль?

— Я не Натаниэль, — ответил Уильям, чувствуя, как что-то закололо в груди: она ведь сказала, «к своей возлюбленной». Они с Натаниэлем были возлюбленными? Значит, вот что он увидел в театре?

— Эвелин ожидала Натаниэля?

— Эвелин ушла с матерью, — ответила женщина, — так что я сомневаюсь, что она кого-либо ожидала. Только шатаетесь тут по городу. Неужели так трудно предупредить человека о своих планах, м-м?

— Прошу прощения, — сказал Уильям, отступая назад. — Я понял, что пришел не вовремя.

— Вовремя у меня не бывает, — ответила женщина несколько смягчившимся голосом. — Если вы не Натаниэль, то кто же вы?

— Я Уильям, — сказал он. — Уильям Мортон.

— Я не