Меркьюри - Эми Джо Бернс

церковной скамьи была о том, что кто-то рядом с ним стоит. Он почувствовал это по легкой тени, ступившей в полосу солнечного света из открытого окна. Это никак не мог быть Патрик ― тот наверняка ушел домой отмываться от смердящего запаха. И уже тогда явилась ему третья за это утро мысль: от него отвратно воняет.

Стоящий рядом кашлянул, прочищая горло, и Шэй, усевшись на скамье, увидел временно присланного пастора, протягивающего ему чашку кофе.

– Он горький, ― произнес священник, ― но со своей задачей справляется.

Пастор был мужчиной тучным, и когда он уселся рядом с Шэем, скамья скрипнула. Этот скрип был таким знакомым юноше звуком, напомнившим былые воскресенья в храме.

Точно покачивали, баюкая, младенца.

Шэй глотнул кофе и закашлялся. Ему было девятнадцать лет, и он пока не пристрастился ни к кофе, ни к алкоголю, который ему, к слову сказать, запрещало употреблять государство, считавшее юношу достаточно взрослым, чтобы пойти на войну и умереть. Отец не был выпивохой, но эту фразу Шэй слышал от него сотни раз. Никто в их семье больше не внимал Мику Джозефу, за исключением его младшего сына. Вот почему Мик так охотно выгораживал отсутствие Шэя на кровельных работах и вместо этого брал его на разные халтуры ― чтобы рядом всегда был тот, кто его выслушает.

– Как по-вашему, чье это тело? ― спросил Шэй у пастора Леннокса, поскольку был еще не готов возвращаться домой, где его ждал Мик.

– Есть у меня кое-какие подозрения, ― ответил священник. ― Но меня скорее удивляет, как такого юношу, как вы, позвали прибирать подобное.

– Я не из пугливых, ― пожал плечами Шэй.

– Похоже, это был тяжелый урок.

Седые вьющиеся волосы пастора падали на глаза. Под нижними веками висели дряблые мешки. Это человек, видимо, тоже скверно провел ночь.

Они еще ни разу не разговаривали друг с другом. После смерти матери Шэй перестал ходить в церковь. Не потому, что ему туда не хотелось или не было нужды. Просто он решил, что церковь его больше не примет. И все же он испытывал странное притяжение к этому пожилому человеку, который неслышно поднес ему чашку кофе в домашних тапочках и в толстовке с эмблемой «Питтсбургских пингвинов»[42] с побежавшей зацепкой на вороте.

В помещении вокруг них царило настоящее безобразие. На потолке все так же темнели обширные багрово-фиолетовые пятна, а по центральному проходу тянулся к выходу помет летучих мышей. Мертвеца увезли, остались следы его гибели.

– Что будете делать? ― спросил Шэй.

– Наверное, на ближайшую неделю отменю все службы.

У Шэя даже отвисла челюсть. За всю его жизнь церковь еще ни разу не закрывали ― даже во время страшной снежной бури в 1996 году.

– А что, так можно?

Леннокс тихо усмехнулся.

– Знаешь, когда прямо над святилищем вдруг обнаруживается труп, я полагаю, Бог будет не против, ежели мы сделаем перерыв. К тому же здесь еще полно летучих мышей.

Оба подняли взгляд к потолку, где в углу пристроилась висеть небольшая стайка.

Теперь пришел черед смеяться Шэю ― хотя в самом этом обстоятельстве смешного было мало.

– А вы мне нравитесь больше, чем прежний святой отец. Тот, что сбежал.

Леннокс отхлебнул кофе из кружки с портретом Джонни Кэша.

– Не будь к нему слишком суров. Работа эта очень непростая. И отнимает порой целую жизнь.

Шэй понимающе кивнул.

– Ага. Как кровельное дело.

Сказал он так потому, что его всю жизнь учили, будто кровельное дело ― все равно что огромная бадья, в которую он может излить всего себя. Свои переживания, эмоции, свою боль. Но он вовсе не считал эту работу особо трудной ― или такой, на которую должна уйти целая жизнь, как это вышло у остальных мужчин в его семье. Все рассуждали об этом лишь метафорами, и никто не говорил напрямую, что они под этим подразумевают. Мастерство кровельщика вовсе не требовало целой жизни, Мик добровольно ее на это положил. Жизни лишилась лишь Элиза, хотя кто или что ее отняло у матери, Шэю не суждено было понять.

– Могу себе представить, ― ответил Леннокс.

На этих словах дверь в церковь распахнулась, и в зал прошагал Патрик в выпущенной из брюк форменной рубашке, с болтающимся у бедра пистолетом. Что-то в его лице заставило Шэя прищуриться ― как будто его друг был слишком далеко и его трудно было разглядеть.

Всякий раз, когда они оставались наедине, Шэй не ощущал между ними ни малейшей дистанции. Они словно срастались воедино. И когда вместе смотрели на диване у Шэя «Техасскую резню бензопилой». И когда боролись, перехватывая друг у друга стеклянные камушки вдоль песчаного берега полуострова Преск-Айл на озере Эри. И когда ловили друг друга в речке за домом Патрика и состязались, кто дольше способен пробыть под водой. Шэй всякий раз побеждал, потому что научился давать себе меньше, чем требуется. Сжимать в ладони свой гладкий стеклянный окатыш и ни за что его не выпускать.

– Шэй, ― позвал его Патрик.

Когда он произносил имя Шэя, столько всего слышалось в этих звуках ― и тоска, и верность, и любовь.

Патрик указал подбородком на выход, не сомневаясь, что Шэй последует за ним. Вдвоем они вышли наружу. На парковке в глаза ударило яркое, яично-желтое солнце. Шэй прикрыл их ладонью.

– И чего ты тут делаешь? ― спросил Патрик. ― В грехах исповедуешься?

Он попытался пошутить, но из-за напряженного взгляда вышло невесело. Тело же его напоминало туго взведенную заводную игрушку.

– Грехи ― они как бабочки, ― не теряя хладнокровия, ответил Шэй. ― Всегда начинаются с чего-то совсем иного.

Вид у Патрика был такой, будто он стремился вырваться из собственной плоти, стать чем-то совершенно новым, нечеловеческим, неустойчивым, как новорожденный жеребенок.

– Ты зачем сунул себе ночью в карман то кольцо, когда мы отмывали чердак?

Шэй пошарил по карманам брюк. Он и забыть успел, что нашел обручальное кольцо Марли ― с выгравированным по кругу перышком.

– Давай-ка сюда, ― велел Патрик, взявшись за зажатый кулак Шэя.

Однако тот высвободил руку.

– Это кольцо Марли, ― объяснил Шэй. ― Она потеряла его уже несколько лет назад. Видимо, когда мы с ней поднимались тут на крышу прибивать заплату.

По жесткой, застывшей позе друга Шэй видел, что Патрика такая версия не вдохновляет.

– Ты уверен? ― спросил тот.

– Абсолютно. ― Хотя это было не так.

Они поглядели друг другу в глаза. Это был далеко не первый раз, когда их мнения о чем-то не сходились, ― просто впервые они высказали разногласия вслух.

– Просто