Господи, напугай, но не наказывай! - Леонид Семенович Махлис

штампами было скучно, но легко. Тексты были сухими — шаг вправо, шаг влево — расстрел без предупреждения. К журналистике, как я ее себе тогда представлял, это имело отдаленное отношение, поэтому я стеснялся показывать свою газетную стряпню друзьям. Мне уже было известно, что историческая правда — понятие условное, синоним гостайны. Я еще не отбросил в полной мере «виды» на журналистскую карьеру, не пытался что-то доказывать редакторам и работал на «портфолио».

О журналистском ремесле я знал немного. Главная забота — не ляпнуть лишнего. Все должно быть выверено, чтобы комар носа… Этот навык через годы сослужит мне добрую службу, ибо тупоносые комары долго еще не оставят меня в покое. Профессиональными контактами обзаводился в процессе. От них усвоил только рабочую установку:

Гонорар — не гоноррея,

Получай его скорее.

Просто зайти в редакцию крупной газеты или на радио было невозможно. Охранники, милиционеры, бюро пропусков обслуживали лишь тех посетителей, у которых имелась предварительная договоренность с редактором или начальником отдела. При этом пригласивший должен был спуститься ко входу, лично оформить для тебя пропуск и провести. В конце визита он же подписывал пропуск на выход. Кому в охотку тратить свое время на ходоков? Я просто объявлял в бюро пропусков, что иду в отдел кадров по объявлению. Выписав на листок данные из моего паспорта, начальник кадров быстро терял ко мне интерес, рассказывал мне о том, что вот-вот грянут сокращения, что свободных мест в редакциях «нет и неизвестно». Если же я приходил подготовленным, то есть интересовался местом, на которое, по моим сведениям, уже давно ищут человека, или ссылался на объявление, вывешенное у входа в редакцию, то в ответ узнавал, какой у него сегодня перегруженный день — партсобрание, летучка и коллегия. В этих случаях кадровик предлагал зайти завтра, а еще лучше в четверг, чтобы он мог переговорить с кем надо. Когда закрывалась за мной дверь, он звонил, кому надо, и кто надо отвечал: не надо. Но я исправно приходил в назначенное мне время, чтобы выслушать отказ, за которым обязательно последует отеческий совет:

— А почему бы вам не писать для нас внештатно? Проявите себя, глядишь, и место какое подвернется. (Шутишь, дядя, для меня здесь уже ничего не обломится. Вижу по твоей физиономии. Вон как глазки-то прячешь, все на телефон косишься в надежде, что зазвонит и освободит тебя от назойливого просителя).

Но дудки. Телефоны звонят, а я терпеливо жду своей паузы. Как приблудный кот, слежу за движением губ хозяина. Но главное ты уже сказал. Неужели ты и вправду принимал меня за наивного бедолагу, который верит, что его сегодня в штат зачислят? Нет-нет, теперь ты сам снимешь телефонную трубку, наберешь четырехзначный номер и представишь меня заведующему отделом информации (коммунального хозяйства, культуры, театральной жизни), наговоришь обо мне кучу лестных слов, лишь бы поскорей от меня избавиться и нырнуть в сейф за коньячком. Зав тебе тоже никогда ни в чем не откажет — он же понимает твое положение), но сегодня у него нет времени (коллегия, летучка, партсобрание), поэтому он с удовольствием перепоручит первый разговор с новым внештатником редактору Тютькину, у которого есть время, есть письменный стол и скромная зарплата и который с удовольствием прервет свою неблагодарную работу на полчаса, чтобы услышать от нового человека свежий анекдот. И вот я уже гуляю по коридорам заведения, разглядываю таблички на дверях, жую бутерброд в буфете для людей первого сорта, запиваю его жигулевским пивом, которое в магазинах давно вывелось. Так попал я в «Комсомолку», АПН, «Известия», «Литературку», «Московскую правду».

Внештатная журналистика — это как внематочная беременность: следствие генетических аномалий, сопровождаемое симптомом «ваньки-встаньки» (как ни вертись, ты все равно никто и звать тебя никак). Регулярно выполняя задания редакции, приходилось ловчить. Отношение к внештатникам («фрилансеры» еще были не в ходу) высокомерное. Даже приехав с готовым заказом, в редакцию не всегда проникнешь. Звонить снизу бесполезно — редактор то сдает номер, то приболел. И день потерян. Ловить его надо прямо у рабочего стола тепленьким, чтобы не отвертелся от разговора. Вот и заводишь второстепенные, но ох какие важные контакты… Особенно хлебнул я хлопот, прорываясь в здание АПН на Пушкинской площади. Я протоптал свою тропу, по которой пробирался в редакторские кабинеты. Метод не ронял моего достоинства и был достаточно эффективен. Через дорогу от АПН находилась (и по сей день находится) районная библиотека им. Чехова, где я провел свои школьные годы. Я оставлял пальто и портфель в библиотеке на вешалке и в лютый мороз несся к парадному подъезду Агентства, небрежно зажав в руке дюжину исписанных листов бумаги, которые придавали мне деловой и ответственный вид. Покрутившись перед дежурившими внутри ментами-охранниками, изобразив на лице независимую мину (это мне особенно хорошо удавалось и в последующей жизни), дескать, вот я голый выскочил из своего кабинета, бросив все дела, чтобы отдать на переделку рукопись какому-то вшивому академику, а он, гнида, заставляет себя ждать. Покрутившись, я, чертыхаясь, «возвращался к себе». Иногда, если я замечал тень сомнения на лице сержанта, я не давал ему опомниться:

— Алексей Федотыч, голубчик, не в службу, а в дружбу — если мой автор (Мышкин, Кошкин) меня спросит, пусть позвонит, я ждать больше не могу.

И проскальзывал к лифту. Случалось, что привратники действительно привыкали к моему мельтешению и на какое-то время теряли, наконец, интерес к несуществующему пропуску.

* * *

Газеты и журналы охотно поручали начинающим журналистам в качестве пробы пера рецензии, подчас на труды маститых авторов. Давать «экспертную» оценку работы экспертов — считалось менее ответственным делом, чем писать репортерские заметки о передовиках производства. Мне эта тенденция была по душе. Меньше всего нравилось бегать с высунутым языком по учреждениям и сдерживать зевоту, выслушивая возбужденную болтовню парторгов и профоргов. Куда приятней было обложиться книжками в тиши библиотеки и складывать слова в глубокомысленные сентенции. Платили за рецензии гроши, но платили исправно. Набить руку в этом нехитром деле мне помогло «Книжное обозрение». Здесь меня встретил Яков Бейлинсон, который раздавал корм таким, как я. Узнав, что я предпочитаю писать о современной поэзии, он почему-то обрадовался, похвастался своей дружбой с Окуджавой, и тут же завалил меня заказами. В «Книжное обозрение» я попал по наущению и протекции моего приятеля по филфаку Гоги Анджапаридзе, тогда еще студента 4 курса, веселого увальня и ходока, норовившего за моей спиной по-дружески соблазнять моих девушек. Но настоящая слава Гоги уже поджидала его за углом.