Дураки все - Ричард Руссо

визитку, как новый раскат грома поглотил его вопль. И под конец тошнотворное ощущение, будто его раскололи надвое, будто некая злая сила наполнила каждую клеточку его тела. Реймер вспомнил, что окрестил двойника “Дуги”.

– Эй, – повторил он, на этот раз громче, как человек, который встряхивает ботинок и прислушивается, не загремит ли застрявший в нем камешек. – Дуги!

Тишина.

Слава богу. Хватит с нас – да и с меня самого – одного Дугласа Реймера, подумал он. Очевидно, этот второй, чей блуждающий электрический импульс засек Реймер, не выжил в свежести и прохладе, наступивших после дождя. Туда ему и дорога.

Но Реймер спасся чудом и сам это понимал. Никогда еще он не был так опасно близок к помешательству. Трудно поверить, но когда над его головой бушевала гроза, ему действительно показалось, будто жена-покойница, каким-то образом подчинив себе силы природы, пытается убить его, на манер мстительной фурии швыряется молниями, словно это он ей изменял, а не наоборот. Безумие. Господи боже, он едва себя не погубил из-за какой-то визитки цветочного магазина.

Мокрый насквозь и безудержно дрожащий, Реймер, как зомби, поплелся назад по грязи и ступил на парковку в тот самый миг, когда из-за туч показалась луна и воссияла так ослепительно, что лишь чудом не затмила все звезды в небе. Последняя из скоротечных гроз, похоже, наконец-то сломила хребет жаре, температура упала на добрых двадцать градусов. Утром, стоя под палящим солнцем, Реймер молил о таком благословенном облегчении, но теперь, когда молитву его услышали, у него было чувство, как обычно бывает с молитвами, будто тем самым его наказали. Он отпер “джетту”, уселся за руль и при свете в салоне рассмотрел свою правую клешню, дивясь, что на нее словно напало трупное окоченение и разгибаться она не намерена ни в какую. Большим и указательным пальцами здоровой руки он выпрямил затекший мизинец, но стоило его выпустить и приняться за соседний, как мизинец тотчас свело, и в конце концов Реймер сдался, радуясь, что поблизости нет ни души и никто не видит его бесплодную борьбу с собой.

Дело близилось к часу ночи, и разумнее всего было бы найти ночлег, но где? У Кэрис? Нет уж, ни за что. На пороге чистюли Джерома Реймер не появился бы даже в обычных обстоятельствах: фешенебельная квартира Джерома в Шуйлере смахивала на увеличенный бардачок “мустанга”. Пожалуй, единственным, кто радушно принял бы его в такой час, был мистер Хайнс, но Реймер и сам живет в “Моррисон-армз”, так что идти к старику нет смысла. Да и после всего пережитого Реймеру нужно побыть одному, полежать в ванне отеля, отмочить свою жуткую лапищу в теплой воде, подождать, пока уймется покалывание в оконечностях. К утру, если рука не расслабится, придется ехать в травмпункт. И, следуя завету из Библии, отсечь эту чертову дрянь, раз она его соблазняет[31].

Не в состоянии удержать ключ, он левой рукой неловко вставил его в замок зажигания и наконец-то завел мотор. Тут же ожили дворники, перепугав его, а едва он их выключил, как загремело радио. Реймер убавил громкость, проверил шкалу: отчего-то приемник оказался настроен на станцию кантри-музыки. Реймер вообще редко слушал радио, и уж тем более это убожество для деревенщин. Кто-то хозяйничал в его машине? Реймер выключил радио и заметил, что в ушах у него гудит, чего прежде не было. Он энергично затряс головой, еще более убеждаясь, что у могилы Бекки его каким-то образом ударило током.

– Эй, – произнес он снова, и гудение в ушах усилилось.

Но в следующее мгновение прекратилось и серьезный голос ответил:

– Здорово, мудила.

Из главных ворот кладбища Реймер выехал не направо, на шоссе, а налево, на гравийную дорогу, отделявшую Хилл от Дейла, в дальнем ее конце был заезд на кладбище со Спринг-стрит, но пользовались им редко. Оттуда он попадет прямиком на федеральную магистраль, а там, может статься, отыщет свободный номер в одном из сетевых мотелей.

Он добрых полчаса ждал на парковке, надеясь, что голос в его голове скажет что-то еще, но вместо этого лишь вновь загудело в ушах, только громче. Спать. Милый боженька, Реймеру просто необходимо поспать. Если номера не окажется, он задрыхнет прямо на стоянке у “Лоу”. И завтра же подаст в отставку. Если же, что маловероятно, кто-нибудь станет возражать или пожелает узнать почему, Реймер ответит, что слышит голоса в голове и потихоньку сходит с ума. Может, даже съездит в Ютику, в психиатрическую больницу штата, вдруг они разберутся, что с ним. Правда, жене мэра там ни черта не помогли, но кто знает?

Реймер так умотался, что, подъехав к десятифутовой куче земли, невесть откуда взявшейся на шоссе и перегородившей обе полосы, просто свернул на обочину и уставился на препятствие, не веря своим глазам. Может, и это, как голоса в голове, игра его безумного воображения? На вершине холма торчало узловатое дерево, судя по виду, сухое, наклонившееся под нелепым углом, так что корни тянулись в воздух. В свете луны эта картина напомнила Реймеру абсурдистскую живопись, а фантастические детали для того и добавили в полотно, чтобы они внушали изумление. Эксцентричнее всего был продолговатый ящик, чуть выступавший из почвы, детали его – затейливые, серебристые, отчасти похожие на ручки – блестели в свете фар. Реймер не сразу опознал в этой композиции гроб, крышка которого – он наконец заметил – сдвинулась набок. На склоне холма в доброй полусотне ярдов чернела глубокая борозда, означавшая, что до недавнего времени и эта куча земли, и дерево, и сам гроб пребывали там.

Иными словами, зрелище, представшее глазам Реймера, имело рациональное объяснение. Это не обман зрения. В Хилле деревья старые, многие засыхают и буквально валятся на землю. Проливные дожди размыли холмистую почву, этот пласт оторвался и сполз прямиком на дорогу. Внешний мир остается таким, каков есть, и живет по прежним законам. И завтра, когда горожане спросят шефа полиции: “Что за черт?” – Реймер сумеет их успокоить. Убедившись, что еще не окончательно утратил связь с реальностью, Реймер тем не менее почувствовал невыразимую печаль. Он осознал, что плачет, сперва тихонько, потом сильнее, и вот плечи его затряслись от рыданий. Будто вдруг оказалось, что даже самые обыденные дела неизбежно ведут к жестокости и страданию. Бесконечно жаль, что наши отношения с живыми всегда подтачивает страх, корысть, самовлюбленность и много чего еще, но мы не в состоянии хранить верность даже мертвым, а это уж совсем никуда не