Назови меня по имени - Ольга Николаевна Аникина

– Нет, вы слышали! – Вдоль стола, где сидели учителя, прокатился возмущённый гул, но его перекрыл голос Красневской. – Она поливает грязью моего сына!

Карина Васильевна смотрела на Машу с жалостью, женщина в песцовом воротнике – с ненавистью, а Нинель не смотрела вовсе. Она что-то записывала в свой ежедневник.

– Вы меня извините, – раздался голос из угла кабинета, – но я всё-таки скажу.

Это был физик.

– Прошу понять меня правильно, но… Коллеги, вы же все прекрасно знаете, что дети иногда впадают в крайности и многое преувеличивают, – сказал он, слегка заикаясь и вытирая потные ладони о полы мятого пиджака. – Я не верю, что Мария Александровна осуществляла… все эти действия, о которых только что тут сказали.

– Вы обвиняете моего сына во лжи? – взвилась Красневская.

– Не обвиняю. – Физик опустил голову. – Но допускаю, что у мальчика были причины неверно понять поведение учителя.

Взгляд Анны Сергеевны взметнулся над столом.

– Вы что, были там третьим?

– Я там не был, – сказал физик.

Он уже как будто оправдывался.

– А раз не были, то и молчите! – заключила Анна Сергеевна. – Со своими учениками лучше разберитесь. У вас на занятиях дисциплина ничуть не лучше.

Раздался звонок. Физик потоптался на месте и сел. Некоторые учителя украдкой глянули на часы; звонок заставил их вспомнить о времени.

Маше должны были дать слово в самом начале, но дали его только сейчас, когда оно уже ничего не решало.

Она поднялась с кресла.

– Я до сих пор не верю, что сегодняшнее обсуждение происходит наяву, а не в каком-то кошмарном сне, – сказала она. – Ни обвинения, ни претензии я не принимаю. Хотите подавать на меня в суд – подавайте. Всеми моими поступками руководила только любовь к детям и попытки защитить слабого…

– За любовью идите домой, к мужу, – перебила её Горячева.

Нинель поморщилась и захлопнула ежедневник.

Общим решением с Маши были сняты все надбавки. Преподавать в 11-м «А» оставили Горячеву.

Маша вскинула подбородок – чтобы случайно не опустить глаз под взглядами бывших коллег. Перед тем как выйти из кабинета начальства, она положила на директорский стол бумагу, которую успела написать за последние две минуты перед началом заседания. Это было заявление об увольнении по собственному желанию.

Глава 2

– Лучше бы я положила заявление и сразу ушла, не дожидаясь расстрела. Вот дура! Мне же именно для этого время дали.

– Зато ты всё им высказала, – вздохнула Ирка.

На столе перед Машей стояла миска щей со сметаной. Пахло варёной капустой, лимонной коркой, лавровым листом и специями. Маленькой Дашке хотелось играть, и она использовала любую возможность, чтобы залезть на колени к крёстной.

– Иди в свою комнату! – уже в который раз говорила Ирка дочери.

Ребёнок первые три минуты делал вид, что слушается, но потом в Машиных руках снова, откуда ни возьмись, появлялась кукла или лошадка.

– Ладно, ладно. Мы поиграем. – Маша пыталась изобразить что-то похожее на улыбку. – Мы ведь поиграем, Дашенька?

Лошадка с безразличным выражением морды делала круг по столу и возвращалась в руки к девочке.

Маша пыталась зачерпнуть ложку Иркиных щей, но поднести её ко рту не могла.

– Иди умойся уже, – сказала подруга.

Пока Маша ходила в ванную комнату и обратно, Ирка включила в соседней комнате телевизор – для Дашки. В перерыве между мультфильмами на всю квартиру раздавалась реклама спортивной обуви «Найк»: «Just do it – Просто сделай это».

– Ещё неделю отрабатывать после каникул. Не представляю, как я появлюсь там.

Ирка махнула рукой.

– Как обычно появлялась, так и появишься, – сказала она. – Сделаешь морду тяпкой, а грудь колесом.

Маша смотрела в одну точку и ничего не отвечала.

Мать Данилы Красневского пригрозила ей уголовным разбирательством, и, если это была не пустая угроза, Маша в любую минуту могла ожидать повестку в суд. Теперь её будущее зависело от решения, которое примет семья Красневских.

– Беда с тобой, Маруська, – заключила подруга и встала из-за стола. – А всё почему? Слишком лёгкая жизнь у тебя была. Не привыкла ты к ужасам нашего городка.

– Не сказала бы, что лёгкая.

– А что тяжёлого? – Ирка достала из упаковки фиолетовую хозяйственную губку. – Сама посуди. Жила ты в центре города. Ну да, не в Москве, но Питер – это тоже почти столица, даже круче. Детство провела в профессорской квартирке. За жильё не сражалась, не голодала, всем была обеспечена. Отец непьющий, мать негулящая. Вышла замуж за крутого перца, всем на зависть. Где сложности-то?

Подруга перечисляла аргументы не для того, чтобы Маша их оспаривала.

– Ну вот. – Ирка стояла к гостье спиной и драила плиту. – А когда тебя прижало, ты и лапки кверху.

– Что ты такое говоришь… – Маша обхватила голову руками.

– А то и говорю. – Ирка включила кран, из которого с шумом и кашлем вырвалась первая порция воды. – Наконец-то горячую дали!

Ирка занялась мытьём посуды, и разговор прекратился. Маша откинулась на спинку дивана.

Иркина кухня была не совсем кухней; когда хозяева снесли перегородку с маленькой комнатой, получился большой современный обеденный зал. Просторное помещение стало местом и для готовки еды, и для приёма гостей. Вдоль прямоугольного стола разместился длинный диван, обитый гобеленом, на котором Маша ночевала бессчётное количество раз. Подруга и сегодня предложила ей остаться, но Маша отказалась.

Своих кукол Ирка мастерила тоже в этой большой и светлой гостиной. Все отдалённые от кухонной зоны горизонтальные поверхности были заполнены пластиковыми заготовками и выкройками. В углу стояла швейная машинка. Лысые, безглазые головки сушились на подоконнике. На полках возвышались внушительных размеров стопки старых журналов мод вперемешку с кусками чертёжной кальки. Здесь же лежали вырезки из книг для девочек, с изображениями принцесс в необычных нарядах: идеи для костюмов Ирка черпала отовсюду. На самой верхней антресоли, подальше от детей, хранились свёрнутые в рулоны отрезы тканей, тесьма, кожа и целый мешок разноцветных постижёрных материалов для кукольных волос.

Ирка закончила мыть посуду и уселась напротив Маши, скрестив на груди руки.

– Ты не обижайся, Марусь, – сказала она, – Просто поверь: ничего страшного в твоём одиннадцатом «А» не произошло.

Машин взгляд упёрся в какую-то пластмассовую болванку, на которой ещё не было нарисовано ничьё лицо.

– Наверное, я никогда не рассказывала тебе, – продолжала Ирка, – как мы с мамой, ещё когда в Курске жили, переехали в другой район, и меня перевели в новую школу. Не рассказывала же? И про то, как били меня, ты тоже не знаешь?

– Тебя что, – очнулась Маша, –