Назови меня по имени - Ольга Николаевна Аникина

Ирка усмехнулась. Лицо её сделалось недобрым.

– Ещё как, – сказала она. – Пойдём покурим?

Они вышли на лоджию. Вдоль проезжей части, под окнами Иркиной остеклённой лоджии, перед светофором плотной цепочкой выстроились автомобили. Улица подсвечивалась снизу красными стоп-сигнальным огнями.

– Ну вот, переехали мы, – Ирка выдохнула дым, – в долбаную новостройку. Мне лет двенадцать тогда было. Школа в нескольких остановках. Все новенькие ребята в ней осели, но им повезло, они пришли в сентябре. А я в феврале, прикинь. Появляюсь я такая в классе… А там всё без меня уже и расчертили, и поделили! Только место шестёрки, как всегда, свободно. И место давалки.

С кончика тонкой сигареты слетел пепел. Маша затушила окурок и достала вторую.

– Я ведь боевая, ты меня знаешь. И всегда такая была. Меня попробуй нагни. Так вот, я с февраля и до самого мая домой в синяках приходила. В сумке своей носила знаешь что? Бабкин подсвечник, чугунную такую хреновину весом килограмма три. Один чувак у нас был, до сих помню – Гера, а пацаны Герычем погоняли. Всё старался зажать меня под лестницей и этак, знаешь, побольней за сосок ухватить. Тебе никогда не выкручивали соски? Жесть, искры из глаз. Так вот, подсвечник я в дело пустила только однажды.

– И как?

Ирка сделала плавное движение шеей.

– Перелом скуловой кости, прикинь. Школа на ушах, меня на ковёр к директору. Чуть даже милицию не привлекли. Ничего, пережила. Зато потом дебилы всякие обходили меня за десять шагов. И Герыч этот, и другие.

Завитки дыма переплелись в воздухе, и Маше на секунду почудилось, что мимо Иркиной лоджии проплыла прозрачная менора на тяжёлой подставке – появилась и сразу же растаяла в темноте.

– Меня все эти истории из прошлого долго мучили, словно за горло держали, – продолжала Ирка. – И знаешь что? Я из них из всех кукол сделала.

– Кукол? – переспросила Маша.

– Ага. – Ирка довольно кивнула. – И Герыча такого пластмассового, с фингалом под глазом. Отморозок получился ещё тот. И отчима своего, алкаша. На кухне с бутылкой его забабахала. В трениках с пузырями на коленках – полгода только над одной рожей его работала. И мамку свою, прости господи, которая пахала с утра до вечера и света белого не видела. У меня проект был, «Коммуналка» назывался. Я с ним на Крымском валу выставлялась.

Они вернулись в комнату. Маша снова направилась в ванную, а когда возвратилась, на столе уже стояли две старомодные хрустальные стопки и пузырь «Немировки».

– Давай по одной, – сказала Ирка и наполнила стопки.

– Нет-нет! – Маша замотала головой. – Я же за рулём.

Во входной двери заворочался ключ.

– Ну вот, не успели, – сказала подруга и убрала в шкаф початую бутылку.

Маша впервые чувствовала неловкость у Ирки в гостях. Ей даже почудилось, будто она сидит не у подруги на кухне, а в кинозале и смотрит фильм про Иркину жизнь: вот муж привёл старшего сына со спортивной секции, вот жена спрашивает, готовить ли на ужин второе или можно заново разогреть обед.

– У тебя ж ипотека, – сказал Маше Витя, Иркин муж. – Уволишься – как выкручиваться будешь?

– Ну, ей, наверное, что-то заплатят… – неуверенно сказала Ирка.

– Ага, заплатят, – усмехнулась Маша. – Только сначала надбавки снимут. В качестве дисциплинарного взыскания.

– Вот черти! – покачал головой Витя, набирая полную ложку гущи.

– Ты про Петьку так и не рассказала, – напомнила Ирка. – Отпустишь его в Европу?

Разговор о Петьке был таким же болезненным, как и разговор о школе. Заряднов позвонил Маше, как всегда, не вовремя – на следующий день после памятного педсовета. Маша пересказывала беседу с пятого на десятое, говорила сбивчиво, то и дело замолкала. Она не понимала, правильно ли поступает, обсуждая с Иркиной семьёй одно из самых важных своих решений. Но подруга умела добиваться своего – в этом она была почти как Алька, – и Маша наконец выложила ей всё как есть.

Поначалу Маша не собиралась разговаривать с бывшим мужем. Приняв решение ни в коем случае не отвечать на его звонки, она почему-то взяла трубку сразу же, как только имя Петькиного отца высветилось на экране телефона.

– Тебе нужен ответ именно сегодня? – спросила она. – Именно сейчас?

Заряднов сказал, что не собирается её торопить.

– Просто я уже оформляю бумаги, – сказал он. – Если мы обо всём договоримся, я буду готовить документы для Петьки. От тебя потребуются подписи, доверенности и всякое такое. Но ты в любой момент можешь передумать. Тебе это ничего не будет стоить.

Андрей разговаривал с ней спокойным и уверенным тоном, как и в те далёкие годы, когда они ещё только начинали жить вместе. Он даже извинился, что не смог приехать в Королёв для личной встречи.

– Очень хотел увидеть вас обоих, – уверял Андрей. – Но у меня безумное расписание. А вдруг бы ты меня продинамила?

И всё-таки бывший муж знал, что ради блестящего Петькиного будущего Маша пойдёт на всё.

– Клянусь тебе чем хочешь, – говорил Андрей. – Можешь даже разговор наш на диктофон записать, переслушать на досуге. И предъявить мне его, если что-то пойдёт не так. Обещаю: у Петьки будет самое крутое образование, какое только существует. Если не покатит Швейцария, пошлю его в Лондон. Дам ему то, чего не было у меня и что я не смог наверстать за всю жизнь.

– Ты восемь лет переводил ребёнку сущие копейки, – ответила Маша. – А сейчас хочешь убедить меня, что готов потратить на него огромную сумму…

В трубке послышался громкий вздох.

– Не путай синее с круглым, – ответил бывший. – Деньги я переводил тебе. Это были наши с тобой мелкие войны. А сейчас всё по-серьёзному.

Окончательный ответ Маша так и не дала. Мысль о том, что Петька теперь будет приезжать к ней в гости на несколько месяцев, была невероятна, и за ней скрывались ужас и пустота.

Ирка и её муж выслушали Машу очень внимательно. Дети тоже сидели молча, словно им передались тревога и напряжение гостьи. Во время Машиного рассказа на кухне затих даже стук ложек и тарелок.

– Я считаю, – сказал Витя, – пускай Петька едет учиться. По-моему, тут всё честно. Ребёнок жил несколько лет с матерью, а сейчас поживёт с отцом…

Маша замотала головой.

– Я не хочу, чтоб Петька стал похожим на Заряднова, – сказала она. – Я не допущу, чтоб ребёнок вырос без понятия о чести и достоинстве. Нельзя, чтоб он считал, будто всё на свете продаётся и покупается.

– Но ведь всё действительно продаётся, – сказала Ирка. – И покупается.

– Мам, этот суп слишком кислый. – Иркин сын положил ложку на стол. – Почему