Королева Парижа. Роман-фантазия о Коко Шанель - Памела Биннингс Юэн

птичка пролетела мимо них и села на ветку посеребренного инеем дерева. Деревья были голыми, дни – холодными. Мать этого птенца, должно быть, свила гнездо для сына, где ему будет тепло до весны. Коко посмотрела на Андре, рыдания сдавили ей горло, но она проглотила их. Она не свила гнезда для Андре. Она никогда не проявляла материнской любви к нему. Она ни от чего не отказалась, чтобы он остался с ней. Для Андре она всего лишь богатая тетушка. Раны, полученные им во время войны, усилили отчуждение между ними. Когда-то он ее любил, немного, она это знала. Возможно, эта любовь еще вернется. Но ей никогда не получить от него той любви, какой сын любит мать.

Вздернув подбородок, Коко сделала глубокий вдох и, повернувшись к Андре, сумела улыбнуться.

– Значит, ты едешь в санаторий в Цюрихе. Я сообщу доктору Вуду, чтобы он все устроил.

Андре кивнул.

Пора было уходить. Коко поискала взглядом медсестру, но двор был пуст. Она встала, отряхнула юбку и посмотрела на своего мальчика.

– Возвращаемся в палату?

– Да, – сказал он. И ее сердце разбилось, потому что он в первый раз за день улыбнулся.

*****

В машине она молчала. Они почти доехали до Вандомской площади, когда она передумала возвращаться в отель.

– Я хочу немного прогуляться в саду Тюильри, – сказала она Эвану. Ей хотелось остаться одной.

– Да, мадемуазель.

Через несколько минут Коко, подавшись вперед, похлопала шофера по плечу.

– Высадите меня здесь. – Она указала вперед. – На углу, рядом с отелем «Ле Мёрис».

Эту гостиницу также заняли немцы, но многие годы до оккупации Мися жила в ней на последнем этаже. До войны она устраивала великолепные вечера в отеле. Коко улыбнулась, вспомнив, какой вид открывался из окон Миси на верхушки деревьев Тюильри и Сену.

Эван притормозил на углу, объехав ставшие привычными баррикады.

– В этой части сада сейчас небезопасно, – предупредил он, обернувшись через плечо. – Было несколько ограблений.

Коко щелкнула языком.

– Деревья стоят голые, в это время года тут нет густых зарослей. Грабителю негде спрятаться. Остановись здесь, Эван. – Она видела, что шофер наблюдал за ней в зеркало заднего вида, пока парковал машину у тротуара на улице Риволи.

– Вы увидите парк совсем другим, мадемуазель. – Он вышел из «Роллс-Ройса», обошел автомобиль и помог Коко выйти из машины. – Я буду ждать здесь.

– В этом нет необходимости, – отмахнулась от него Коко. – Возвращайся в отель. Это недалеко, я с удовольствием прогуляюсь. А у тебя будет свободный вечер. – Держа сумочку за ремешок, она перешла улицу и направилась к парку.

– Я подожду.

Коко удивилась, остановилась, повернулась и посмотрела на него.

Эван сделал вид, что не видит этого, бросив взгляд на свои часы.

– Сейчас четыре часа, мадемуазель. Скоро стемнеет. – Его тон был безмятежным. – Я подожду.

Прежде чем Коко успела ответить, Эван сунул руки в карманы, прислонился к автомобилю и стал смотреть на горизонт, как будто она не стояла перед ним. Коко на мгновение замялась, потом с улыбкой повернулась и вошла в парк через проем в изгороди из тиса.

Но ее улыбка исчезла, когда она пошла по аллее. Справа осенние цветы, которые обычно даже в ноябре цвели перед знаменитым залом для игры в мяч, исчезли среди разросшейся газонной травы. Кураторы музея импрессионистов спрятали ценные полотна задолго до прихода немцев, как говорила Колетт. Теперь у входа стояли часовые вермахта. Опять-таки по словам Колетт, немцы использовали музей для хранения награбленных предметов искусства.

Дальше справа, за залом для игры в мяч, ряды колючей проволоки перегораживали площадь Согласия, которую теперь немцы использовали для парадов. В розарии было пусто. На Коко снова нахлынула тоска. Дойдя до центральной аллеи, она свернула налево по направлению к круглому пруду, где дети обычно пускали кораблики. Не было ни детей с их корабликами, не было двухколесной, расписанной цветами тележки мороженщика, не было театров марионеток, не было смеха, не было влюбленных на скамейках. Карусель была закрыта, свет в Лувре не горел.

Ковер из красных и коричневых листьев устилал аллею, по которой она шла, мокрая листва липла к подошвам. Наступали сумерки. Коко смотрела на пустынную аллею, пустые скамьи, голую землю под деревьями, где раньше росла газонная трава. Она остановилась, огляделась, обвела взглядом весь заброшенный парк, и неожиданно ей пришло в голову, что, возможно, это было началом конца мира, каким она его знала.

Коко опустилась на скамейку на аллее, позволив ремешку сумочки соскользнуть с плеча. Она думала посидеть в парке и восстановить душевное равновесие. Но этот зимний пейзаж не принес ей утешения, в нем не было ни цвета, ни красоты. Париж выцвел, он больше не был прекрасным Городом света.

И вскоре Андре отправится в Швейцарию, даже не оглянувшись напоследок. Внутри у нее разверзлась бездна, пустота. От сырого ветра с реки ее бросило в дрожь. Коко плотнее запахнула пальто и обхватила себя руками.

– Бой, – прошептала она, – мы его потеряли. Мы действительно потеряли нашего сына.

Она любила папу, но он уехал и больше не вернулся. Она ждала его до того дня, пока не покинула аббатство. Она любила Боя Кейпла, обожала его, доверяла ему, но и он предал ее. А Пьер? Несмотря на все их предыдущие сражения в суде, она считала его другом. Но он перестал им быть.

Хуже всего обстояло дело с Андре. В его сердце не было для нее места. И было уже слишком поздно, чтобы что-то изменить.

До нее медленно доходила истина – она одна. Она совершенно одна.

Глава тридцать восьмая

Париж

Зима 1941 года

В третий день декабря Коко отдыхала в кресле у окна гостиной, выходящего на Вандомскую площадь. Глубокий снег покрывал землю. В половине пятого вечера уже стемнело. Свет в апартаментах был выключен. Двумя неделями раньше Андре уехал в санаторий в Цюрих. С Катариной они расстались. Он был свободен и как будто больше ни о ком не думал, включая и тетушку Коко.

Звук поворачивающегося в замке ключа нарушил ее мысли. Когда в номер вошел Шпац, Коко поняла, что просидела так несколько часов. Она молча смотрела, как он бросил на стол у двери шляпу и перчатки, включил верхний свет, снял телефонную трубку и заказал в номер бутылку односолодового шотландского виски Glenfiddich из бара и, бросив взгляд на Коко, два бокала.

Виски, не дожидаясь вечера. У Коко появилось нехорошее предчувствие. В ожидании она принялась мягко растирать затылок. Шпац никогда не пил скотч в такое время дня. Что-то произошло. Возможно, он принес новости по ее делу.

– Где Алиса? – спросил он,