Помоги мне умереть - Наталия Лирон

– Ну что вы, – с улыбкой сказала я, – как можно. Не волнуйтесь, всё хорошо. Я вот думаю, может яблочный пирог испечь? Тот, цветаевский, который вам очень нравится?

Свекровь сразу переключилась и заулыбалась:

– Пирог – это можно. Тебе помочь?

– Нет-нет, отдыхайте, – я с содроганием представила Галину Ильиничну в качестве помощника, – я сейчас бумаги немного разгребу, по работе накопилось, и будет пирог.

– Вот и хорошо, – она погладила себя руками за плечи, – а не поздно сегодня-то пироги затевать?

– Ну посмотрим, – я пожала плечами, – если поздно будет, так завтра утром.

– Ладно. – Свекровь развернулась и потопала в гостиную.

Пить вино я передумала. Не то чтобы мне не хотелось, а как раз наоборот – очень хотелось. Назюзюкаться до икоты, до чертей, до тошнотворного головокружения, просто я поняла, что завтрашнее похмелье ни к чему – слишком много всего нужно сделать.

Я ещё раз открыла письмо от Семёна, скачала таблицу японцев, чтобы хоть немного ознакомиться. И внезапно подумала о том, что, может быть, и хорошо сейчас не оставлять себе свободного времени, а полностью погрузиться в работу? Вернусь в Израиль и буду сидеть за аналитикой вместо вязанья.

С местом повезло – оказалось у окна, в которое я смотрела на серебристое самолётное крыло. Оно чуть подрагивало в ожидании взлёта.

Моросил мелкий дождик, дни становились короче, печали – длиннее. Уткнувшись в маленькое стекло иллюминатора, я закрыла глаза – хотелось спать. Рейс был ранний, но Данька всё равно поехал провожать в аэропорт, и мы недавно обнимались на прощанье. Совсем скоро я так же обниму младшего сына, по которому успела соскучиться. Когда в следующий раз увидимся втроём? Я не знаю. Вчетвером уже никогда.

Наступило то самое время, которого я боялась, когда злость на Диму закончилась, и теперь боль вычерпывала меня по ложке. Я то и дело вспоминала, что нужно позвонить мужу и обсудить с ним то одно, то другое, но звонить было некому. Я не знала, что делать с горой его сообщений, а с номером телефона? С его вещами? С документами? Фотками в телефоне? Его наручные часы я везла Егору. Данила и смотреть на них не хотел. И я его понимала. Егор-то думал, что отец умер в больнице после автоаварии.

Снова и снова я пыталась вызвать спасительную злость, обзывая его по-всякому, но она уже исчезла.

Как только будет всё готово, Данька улетит в Минск, учиться в хорошей школе и жить неподалёку в съёмной квартире под присмотром так называемой няни, которая будет заглядывать к нему три раза в неделю, при необходимости убирать и готовить, но больше – учить его самого готовить, убирать и полностью себя обслуживать. Такому повороту событий сын был очень рад и согласился на всё с закрытыми глазами, видимо, в Петербурге ему совсем плохо, и даже засел учить белорусский язык, хотя я объяснила ему, что в Минске все говорят и по-русски.

С Галиной Ильиничной было сложнее. Когда я рассказала о ребёнке, она всё допытывалась, кто же эта стерва, что соблазнила её дорогого Диму, и как так вообще вышло, и куда я смотрела, и так далее… Но малышу была рада. Очень рада, приплетая сюда всякие метафизические объяснения, в которые я не верила.

Главное, что я заручилась её поддержкой на первое время, а на остальное можно было не обращать внимания.

Она была благодарна мне за то, что я разрешила ей взять любые Димины вещи и подхоронить его прах на могилу бабушки.

Раньше она относилась ко мне, мягко говоря, с прохладцей, да и сейчас особой любви между нами не наблюдалось, но как-то само собой стало понятно, что у неё, кроме меня и внуков, никого нет. Была ещё старшая сестра, то ли во Владивостоке, то ли на Камчатке, с которой они общались пару раз в год, и какие-то ещё троюродные, но это так, сугубо номинально. Примерно так же, как и у меня, только без сестры и троюродных.

Нас объединила потеря. И мы обе старались быть друг к другу мягче. Получалось, правда, не всегда, от привычки избавиться не так просто, но обоюдные усилия давали результаты, и становилось теплее. Она осталась с Данькой до его отъезда, пообещав звонить.

И… деньги. Я положила большую часть в банк и часть везла наличными. Хватало и на операцию, и на последующую химию с лихвой. Ещё и осталось прилично.

«Где бы ты ни был сейчас, Димка, спасибо!»

Иногда мне казалось, что это не по-настоящему. Что в какой-то момент я уснула и всё это очень реалистичный, занудный, отвратительный, но сон. И что вот-вот наступит наконец долгожданное пробуждение. Но сон не заканчивался. Он всё длился и длился. И приходилось в нём жить.

Что-то странное произошло внутри. Слёзы закончились, и будто бы боли стало меньше, но меньше стало и жизни. Я словила себя на том, что иду вперёд, сквозь время, словно робот.

Я подписала документы и теперь официально являлась приёмной матерью ребёнка, которого для меня вынашивала другая женщина. Мы со Светой договорились, что я приеду примерно к дате родов, чтобы присутствовать, и потом останусь на неделю. Это если всё будет хорошо и пойдёт по плану. А если малыш родится раньше – она сообщит, и тогда я прилечу, как только смогу. А дальше эстафету подхватит Галина Ильинична и няня, которую я выберу заранее.

Самолёт косо лёг на крыло, делая круг над аэропортом, набирая и набирая высоту. Всё будет хорошо. Всё обязательно будет хорошо. Когда самое страшное уже случилось, остаётся только одно – верить в будущее. Чёрная полоса вполне может стать взлётной.

Часть четвертая

Глава 30

– С днём рожденья тебя, с днём рожденья тебя, с днём рожденья, дорогой Его-о-ор… С днём рожденья те-е-ебя!

Мы нестройно пели на три голоса. Точнее, на четыре, если считать, что Мишка улюлюкал и подвизгивал в тон.

На той стороне экрана Данька тоже пел и улыбался.

– Спасибо, с-с-пасибо! Эх, жаль, брат, что ты не можешь телепортироваться, – сетовал именинник.

– Да-а-а… – протянул Даня, – я бы сейчас с радостью к вам присоединился.

– Мы бы совсем не возражали, да, заинька? – спросила я у Миши, которого держала на руках. – Братцы твои смотри какие большууущие выросли. И ты таким непременно будешь!

– К-к-ажется, он совсем становится на Егора п-похож, – через экран заметил Данила.

– Ну-у не знаю. – Егор