Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

– Но послушайте… – кадыкастый придвинулся поближе. – На дни «Амурской осени» гостиница, конечно, заполняется, но в другие месяцы… Не поймите меня неправильно, но простой большой, требуется пересмотр ценовой политики и классификации номерного фонда, и этот убыточный вращающийся ресторан…

Неожиданно Элен ударила ладонью по столу, мгновенно переменившись в лице. Отлично, сейчас этот ублюдок все испортит.

– Не желаю слышать дурное о деле всей жизни моего мужа на его поминках!

Кто-то коснулся спинки стула Сяо Юя.

– Господа, кажется, вам лучше пересесть. Налетели на убитую горем женщину.

Джинггуо обернулся и встретился взглядом с седобородым, которого никак не мог идентифицировать на кладбище. И тут до него дошло. Выпяченная грудь, озабоченное выражение лица, нахмуренные брови, как на снимке из детства. Только постарел. Это был, вне всяких сомнений, его отец, Геннадий Данилов.

– Прошу прощения. – Кадыкастый встал, признавая поражение, и откланялся. – Я буду в городе Б еще неделю, мы можем вернуться к данному разговору в любое время.

Элен ерзала, перекладывала приборы из стороны в сторону. Она была, судя по всему, не против коммерческих предложений, просто день, само собой, неподходящий.

– Профессор, спасибо за помощь. Все в порядке. А вы, пожалуйста, запишите мой номер телефона, – обратилась она к клетчатому. – И вы тоже можете записать, – она хищно улыбнулась Джинггуо. – Я пойду, поблагодарю родственников Сунечки за то, что приехали. Хотя они все равно ничего не понимают.

Джинггуо вбил номер вдовы в мобильник, и та уплыла к дальним столам, за которыми расположилась китайская сторона. Гена присел рядом, ничего не говоря. Джинггуо украдкой разглядывал отца: постарел, постарел… На голове волос почти совсем нет, по лицу пролегли глубокие морщины. К тому же, казалось, он растерял всю свою брутальность. Походил скорее на фриковатого, не совсем уверенного в себе интеллектуала. Под клеенчатым плащом обнаружилась плохо проглаженная сероватая рубашка. Заговорить? Но о чем? И зачем? И почему вдова назвала его профессором?

– Знаю я таких, как вы. – Отец опрокинул стопку водки и закусил соленым патиссоном. – Коршуны.

Свет в ресторане был неестественный, с какими-то сине-фиолетовыми бликами. Все казалось нереальным. Джинггуо не верилось, что он запросто сидит вот так, за одним столом, с Геной Даниловым, человеком с фотографии, что хранила мать, с рекламного стенда у входа в «Технорай»… Джинггуо медленно потянулся к открытой водке.

– А вы, получается, полиция нравов? Страж высокой морали?

Джинггуо налил и залпом выпил граммов пятьдесят, горло обожгло. Закусив ломтем бородинского, налил еще в рюмки себе и отцу. Вдруг стало весело, Сяо Юй даже хихикнул под нос. Гена смотрел на него с недоумением.

– Извините, молодой человек, вы что-то сказали?

– Ну, почтим память Суня? Или, как говорится, между первой и второй перерывчик небольшой? – Джинггуо протянул отцу рюмку, полную с горбом.

Вторая всегда заходит хуже. Джинггуо закашлялся и смял салфетку взмокшими пальцами. Сердце билось чуть чаще, чем обычно, хотелось сделать что-то эдакое, что-то из ряда вон, то ли в рожу дать этому мужику, то ли на шею кинуться…

– Профессор, добрый вечер. – Проходившие мимо люди почтительно кивали отцу.

Гена выпил вторую и, кажется, немного расслабился.

– Меня скорее не вы, а тот московский франт разозлил. Он Элен еще на отпевании прохода не давал, все хотел о «Евразии» поговорить. А я к Суню очень трепетно относился, выдающийся человек был, разносторонний! Он мне помог, когда я материал для диссертации собирал, с нужными людьми свел, вычитывал… Вот я и хотел как-то его жену оградить… Хотя, между нами говоря, она та еще штучка, я не до конца уверен, кого от кого стоит защищать… А вас как зовут?

– Джинггуо.

Сяо Юй, произнося свое имя, всматривался в лицо отца. Догадается? Кажется, веки Геннадия едва заметно дернулись, между бровями на долю секунды возникла вертикальная линия…

– А ваш отец, позвольте поинтересоваться, чем занимается?

Гена потянулся к салату, и Джинггуо померещилось, что его рука трясется от волнения. Музыка вдруг заиграла какая-то грустная, китайская, и кто-то опять начал подвывать. Как по щелчку, у Джинггуо глаза предательски налились слезами, хотя сентиментальным он никогда не был. Сказать? Сейчас? Обняться? Как отец отреагирует? Джинггуо насадил на вилку корнишон и кивком поблагодарил Данилова за новую порцию водки. И понял, что не может.

– Мой отец держит антикварную лавку в Пекине, я сам родом оттуда, а мать русская.

На этих словах Данилов облегченно выдохнул, расстегнул пуговицу на пиджаке и провел по лбу тыльной стороной ладони. При виде того, как радостно отец воспринял ответ, у Джинггуо резко свело где-то под ребрами, как будто ему дали под дых.

– Это замечательно, замечательно. – Гена покрутил рюмку. – Знаете, у меня тоже есть сын, примерно вашего возраста, и тоже Джинггуо зовут, вот ведь совпадение, только вот отец из меня никудышный вышел, я его и не видел никогда толком… Но, знаете, тогда эпоха просто была такая, безумные времена… Страна развалилась, жизнь перевернулась… с ног на голову… я резко разбогател, возомнил себя чуть ли не Богом… Да, такой год…

– Год Черной Водяной Обезьяны…

– Именно! – Гена радостно похлопал Джинггуо по плечу. – А вы дружны с вашим отцом?

Джинггуо косился на Гену: что-то подозревает? Но нет, казалось, у Данилова отлегло от души, он поверил в существование отца-китайца в Пекине. Погладил короткую седую бороду и принялся накладывать себе в тарелку салаты, попутно шлепая майонезного месива и в тарелку Джинггуо. Хрустальная посуда на столе, подсвеченная сине-фиолетовыми неоновыми прожекторами, казалась инвентарем какого-то фокусника или алхимика. Водка постепенно растекалась по телу теплом.

– Да, мы с отцом очень дружны. Он мой, так сказать, и учитель, наставник, и лучший друг. Помню, в детстве было очень уютно сидеть на картонке под прилавком магазина отца у обогревателя, рассматривать при свете пыльного ночника переливы каменьев на затейливых безделушках, пока за стеной антикварной лавки выла метель и лежал метровый слой пухового снега. А потом я решил продолжать его дело, он теперь мной очень гордится. Все время об этом говорит. Они с матерью ведут тихое существование, так и прожили всю жизнь, бок о бок, над антикварным магазинчиком. Я очень люблю туда возвращаться.

– Ну, за вашего отца! – Гена торжественно поднял рюмку.

– Да, за моего отца. – согласился Джинггуо и, чокнувшись, опустошил стопку.

Салаты были очень даже ничего. Джинггуо уже изрядно развезло, но настроение менялось каждую минуту: то ему было очень спокойно и приятно сидеть рядом с ничего не знающим отцом, то вдруг начинала закипать какая-то непонятная злоба, раздражение на все происходящее, стул делался неудобным. Неожиданно вдова в черном кружевном платье, обтягивавшем квадратную фигуру, вышла в центр зала. Джинггуо было думал, что она собирается сказать тост в честь умершего, но вместо этого Элен взяла за руку крупного лопоухого мужика и, обняв того за плечи, начала покачиваться с ним в медленном танце. Зрелище было странное: бугай приобнимал Элен за талию, она неприлично терлась о него бедрами. Танцевать с другим мужчиной на поминках мужа, на глазах у детей, у его друзей? Странная выходка. Китайские родственники смотрели на происходящее с нескрываемым ужасом. Джинггуо вдруг стало жалко Суня.

– А позвольте поинтересоваться… – Джинггуо развернулся к Гене и зажевал ломтик копченой колбасы. – Вы профессор? А профессор чего?

– А! Это весьма интересная история…

Далее последовало витиеватое повествование о том, как отец вернулся к истокам, к китайской лингвистике. Половину рассказа Джинггуо не вполне расслышал, мешала громкая музыка. Он был к тому же уже изрядно пьян. Со слов Гены, потеря бизнеса сильно его подкосила – он часами бродил по набережной, не зная, как жить дальше. И вот однажды ночью в лунном свете он увидел старика с длинной седой бородой: не то покойного научного руководителя, не то похожего на него дедка. Там еще до потери бизнеса вышла какая-то мутная история с обменом валюты, по вине отца с научным руководителем случился сердечный приступ или типа того… Так вот, кажется, это привидение