Свента - Максим Александрович Осипов

– Артиллерия – бог войны. – Губарев любит оружие.

На деньги с гранта купил револьвер, ходил его в тир пристреливать. Зачем он тебе, Захар?

– Чтоб вопросов не возникало.

Круглая бритая голова, нос широкий – выразительная физиономия, многие знают Губарева по ролям в кино. К нам его приманили северными надбавками, квартирой в собственность, перспективой звание получить. С ним и Любочку:

– Раньше Захар совсем другим человеком был. Люби-и-л меня, – Любочка тянет “и”, голову запрокидывает, шея у нее красивая, белая! – Целовал мне пальчики, сочинял стихи.

Мы со Славочкой переглядываемся: Губарев сочинял стихи! Люба, прочти с выражением.

– Знаете, Александр Иванович, как я хотела детей!

Поражаюсь мгновенности ее переходов.

– А Губареву по барабану. Он ведь Стрелец. Стрельцам, им по барабану – женщины, дети. Дети особенно. Александр Иванович, а Федюнин, как вы думаете, голубой? Все время возле Захара крутится.

Ох, ты и спросишь, Любочка! Нет, наверное. Я предпочел бы не говорить о Федюнине, ни сейчас, ни потом.

Куда веселее вспомнить о Славе, о Славочке Воробьеве, соседе моем и товарище. К нам в Вечность Славочка от чьего-то мужа сбежал. В поезд залез и ехал, пока не приехал, название понравилось. Тоже квартиры своей не имел, поселили в театре, на одном со мной этаже. Звал меня дядей Сашей.

Славная биография: был циркачом, воздушным гимнастом – по канату ходил, кувыркался под куполом. На четвертый этаж по водосточной трубе влезал. – Убьешься, шею свернешь! – Только махнет рукой: сколько раз с высоты приходилось летать, подумаешь! – А куда смотрели родители? – Смеется: откуда я знаю? – в четырнадцать лет из дома ушел, полюбила Славочку дрессировщица.

Да и как такого не полюбить? Актрисы поголовно все обожали его. Спросишь: опять допоздна? Улыбается:

– Не могу без горячей воды, вы же знаете.

Ничего, приспособишься.

– Вам легко говорить. Вы, дядя Саш, уже в возрасте.

Не только актрисы, все одинокие женщины – костюмерши, гримерши, бухгалтерши – Славочке рады помочь, в иные дни он по нескольку раз принимал ванную. И никто не устраивал сцен, не ссорился – огромная редкость такие чудесные люди, как Славочка. Я никого похожего не встречал. И не встретил бы, если бы не театр. Думаю иногда: какой я счастливый, как мне все-таки повезло! А если и было что-нибудь в моей жизни темное, нехорошее, так это я сам напортил себе.

Много всего он умел, например жонглировать, пламя глотать. Помнил текст безо всяких тетрадочек: на страницу однажды посмотрит – и наизусть. А как на гитаре играл! Как пел! Валентина Генриховна, человек на что сдержанный, самое вкусное приберегала для Славочки.

– Наше всеобщее достояние, – так она называла его.

Из сотни – больше! – артистов, за эти годы у нас работавших, судьба выбрала трех, столкнула их. Мы и сами, конечно, ее подталкивали. Вообразили, что горы можем свернуть, переиграть чуть не всю мировую классику. Ошибка, другая, потом преступление, а дальше – как повезет. В нашем случае результат налицо: ни театра, ни города. Есть в случившемся и моя вина: греков точно можно было в покое оставить, уж “Эдипа” никто не вспомнил бы без меня. Глупо хвастаться интуицией – где она раньше была? – только помню: когда мы взялись за “Гамлета”, я какого-то наказания для себя уже ждал, даже желал его. Прибыли проверяющие, и показалось, что – вот оно. Нет, дала нам судьба заглотить наживку как следует, с проверкой все обошлось.

Откуда едут? Из счетной палаты, из управления? Все взволнованы. Проверяющих не было никогда. – Из министерства! Сколько их? – Целых четверо!

Встречаю Валентину Генриховну: не знает, за что хвататься – бежать в реквизиторский цех, долговую тетрадку жечь, собирать на стол? Заглянул в пошивочный – погладить пиджак – там тоже переполох.

Один Геннадий Прокопьевич совершенно спокоен. Вызвал Губарева, меня, кого-то еще из мужчин.

– Не беспокойтесь, – говорит, – пацаны. Что сегодня у нас? “Мера за меру”? Это кто, я забыл, Шекспир? Идите работайте. Фраеров этих – сразу ко мне. И нечего дармоедов кормить, тратиться.

Редкого самообладания был человек.

Поздно вечером – пусто в театре, темно – проверяющие заметили из-под двери свет, зашли в мою комнату. Такого, как в Вечности, они не встречали нигде. Геннадий Прокопьевич их усадил в приемную, даже чаю не предложил, оделся, ушел.

Я спустился на вахту, где телефон.

– Александр Иванович, я в отпуске. Бухгалтерия тоже, на прошлой неделе приказ подписал.

Чаем их напоил с сушками. Они огляделись. На столе моем “Гамлет” раскрыт.

– Ставите? – Полистали. – А гриф министерства культуры где?

Никто меня раньше не спрашивал.

– Слышали? Скоро закроют вас. Город весь ликвидируют. Невыгодно шахты держать. Нерентабельно.

Очень эти люди из министерства производили грустное впечатление: разве они знали что-нибудь? Все же спросил: как можно закрыть целый город?

Пожали плечами:

– Молча.

Эдип

– Я, что же, всегда теперь буду его мамаш играть?

Этот вопрос я услышал от Любочки, когда мы покончили с “Гамлетом” и, себе на беду, за “Эдипа” взялись.

“Гамлет” тоже прошел с приключениями. Вбегает ко мне Пружинка – Офелия:

– Там наша Люба с ума сошла.

Люба играет Гертруду, Губарев – призрака. Славочка, разумеется, принц. Репетиция, и Люба – то ли забыла слова, то ли такое выдалось настроение – рассказывает про то, как старый муж принуждал избавляться ее от детей.

– Ревмя ревет, Александр Иванович, и прямым текстом – как под любыми предлогами, стоило ей залететь…

Ужас какой! Что мне сказать Пружинке – что такой перевод? Бегу вниз. Люба стоит, отвернувшись к кулисе, над ней возвышается Командор: ходули, доспехи, производство у нас безотходное. В глазах у Славочки огонек:

– А ты ревнивый, Захарушка. Тебе бы Отеллу играть.

У Губарева краснеют шея и голова.

– Смотрите, как Губарев багроветь научился! – хохочет Славочка. – Как синьор Помидор.

Захар пробует зацепить его костылем. Я так и не понял, что между артистами произошло. Подумал: мужчины шутят. Кажется, они и сами хотели так думать. Репетиция сорвалась.

Но и “Гамлета” выпустили. Люба с ума не сходила, слова все произнесла. Сыграли – каждый как смог, Мельпомене понравилось.

– И кого вы ей дальше намерены дать, вашей Любочке? Клеопатру? Марию Стюарт? Может, Джульетту? Ей уже есть четырнадцать?

Пускаешься в объяснения: вы же знаете, Анна Аркадьевна, то, что мы делаем, – это, увы, не очень всерьез. Мы стараемся, изобретаем концепцию, пробуем, но все впопыхах, необходимо отчитываться за грант, вон мы сколько в этом сезоне понаоткусывали. А вам непременно найдется что поиграть, только вы медленно