Глаза Моны - Тома Шлессер

– Значит, картина должна наводить ужас?

– Да, хотя в скандинавской мифологии существует и прекрасный сказочный корабль под названием “Скидбладнир”. Его соорудили два искусных карлика из мельчайших кусочков дерева. Он так велик, что на нем могут уместиться все боги. И в то же время, когда он не нужен, его можно сложить, как тряпочку, и спрятать в карман.

– Вау! Вот это да… Бергман наверняка этот “Скидбладнир” и изобразила, а раз так, мы можем сложить холст и унести с собой.

– Но ты и так уже его уносишь с собой.

– Что ты хочешь сказать?

– Уносишь в своей голове. Произведение искусства тем легче умещается в голове, чем оно гармоничнее и проще, как “Черный крест” Малевича или “Птица в пространстве” Бранкузи. В отличие от картин Вермеера или Курбе, где много разных деталей, которые труднее схватить.

Мона поняла мысль деда. Хотя она была уверена, что помнит буквально все, что видела за год: как сложные творения Вермеера или Курбе, так и схематичные – Малевича или Бранкузи. Она не стала возражать Анри, чтобы не показаться хвастливой. Но видела все их очень отчетливо, как видишь галлюцинацию.

– А почему ты так любишь Анну-Эву Бергман?

– Потому что она была необычайно свободной. Еще в двадцатые годы играла в теннис, ходила в кино, выглядела как мальчишка. В двадцать два года получила водительские права, тогда как в то время почти ни у кого из женщин их не было. В первой половине жизни, в частности, в тридцатые годы она выступила как художник-иллюстратор и остроумный, даже дерзкий карикатурист, например, не боялась высмеивать нацистов. Но на нее сильно повлияла Вторая мировая война. Она принадлежала к тем художникам, которые, как американец Барнетт Ньюман и многие другие, после 1945 года увидели мир в руинах и поняли, что не смогут работать так, как прежде. Надо было, по выражению Ньюмана, “начать все с нуля”.

– Как будто перезагрузить компьютер?

– Почти что так. И Анна-Эва Бергман полностью сменила манеру. В ее творчестве больше не было места изображению человека, теперь она выбирала другие, исключительно неодушевленные, извечные объекты, связанные с космосом, с природой: камни, плиты, деревья, светила, скалы… Часто использовала при создании картин металлические листы, а главное, строила эти картины по принципу золотого сечения, идеальной пропорции 1,618.

– Ну, все, на этот раз я ничегошеньки не поняла.

– Это и правда трудно объяснить. Проще говоря, Анна-Эва Бергман старалась свести предметы к простейшим геометрическим формам, устроенным так, что отношение большей части к меньшей было равно отношению целого к большей части, чем добивалась безупречной, совершенной гармонии.

Мона сосредоточенно разглядывала картину. Восприятие ее сделалось уже настолько чутким, что она интуитивно, вне всякого математического кода, ощущала в ней зачатки божественной пропорции. А благодаря своему необыкновенному зрению, дававшему ей преимущество перед дедом, к тому же еще и видела, как художница несколько исказила, обыграла этот закон, чтобы избежать чересчур неподвижной абстракции. Девочка мысленно представила себе черный нос корабля в виде идеально правильного пятиугольника. Сама того не зная, она совершила точное попадание, потому что в основе всех экспериментов Анны-Эвы Бергман с золотым сечением лежала именно эта фигура. Далее Мона представила себе, как этот пятиугольник медленно вытягивается вверх, превращаясь в нос корабля, который, в свою очередь, путем небольших смещений трансформируется в каменную плиту, горный пик, дом или линию горизонта.

– Заново начинать с нуля, все время заново с нуля… Таков урок Анны-Эвы Бергман, – уверенно сказала она. – Каждый раз с нуля, чтобы все перестроить.

– Ибо, и в прах уйдя, ничто не пропадает;

И кто земли к плодам находит путь во тьме, —

Пусть все потеряно, не дрогнет под ударом[29].

Процитировав эти строки Рене Шара, Анри взял за руку Мону, и они вышли из музея. Мона молчала и думала. Она пыталась сама, не прося объяснений у деда, проникнуть в смысл стихов. Что значит “все потеряно”? Что это значило бы для нее? Потерять дедушку? Папу? Маму? Космоса? Потерять их всех вместе? Или потерять память? Потерять зрение? Жизнь? За целый час, пока они возвращались в Монтрёй, она не произнесла ни слова. И вдруг ей вспомнилось, о чем они с дедом говорили утром перед музеем:

– Ты, кажется, сказал, что о сегодняшней картине я расскажу сама и покажу себя достойной… кого? Как звали того писателя, ну, который написал роман без буквы “о”?..

– Жорж Перек. “Исчезание”.

– Ну и как, я достойна Перека?

– Да, Мона, ты настоящая наследница Перека. И все благодаря словам твоей бабушки. Я скоро тебе расскажу, очень скоро.

Наконец-то Анри раскрыл секрет речи внучки. Его так и подмывало поделиться счастливым открытием с ней, но язык не слушался его.

48. Жан-Мишель Баския. Выйди из тени

Мона делала уроки, растянувшись на полу в отцовской лавке, рядом валялся вверх пузом Космос, и тут открылась дверь, и на пороге показалась Камилла. Девочка и щенок разом подняли головы, и оба поняли по ее нахмуренному виду: что-то случилось. Что-то недоброе, может быть, очень серьезное. Несколько мгновений она постояла в дверях. Космос залаял, увидев за ней Поля. Наконец оба вошли. Камилла попросила Мону сесть и сама села рядом. На ней, как говорится, не было лица.

– Я говорила по телефону с твоим дедом, Мона, и теперь нам надо поговорить с тобой.

– Что произошло?

– Мне очень-очень жаль, моя милая…

– Да в чем дело, мама?

– Есть люди, которые сами выбирают смерть, – глухо проговорила Камилла.

Космос снова залаял. У Моны перехватило горло. Она заметила за спиной матери край плохо спрятанной красной тетради. Это же ее дневник! Та самая тетрадь, куда она взялась записывать все, что произошло за весь год с момента первого приступа слепоты. Где рассказано все, что она за это время узнала от деда об искусстве и о жизни. И все, что ей удалось найти о бабушке, хотя она никому не говорила об этих поисках. Неужели у мамы в руке ее тайный, заветный дневник?

– Мама, – еле слышно пробормотала она.

– Прости меня, милая, – умоляюще сказала Камилла и положила красную тетрадь на стол. – Я знаю, что не должна была это делать, ты имеешь право на свои секреты. Но я нашла это у тебя в комнате…

– И ты прочитала?

Камилла кивнула. Мона дико закричала. Космос испуганно забился под стол. Камилла бросилась к дочери, чтобы ее успокоить. Но