Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

Это было настолько неожиданно, что я не мог ей поверить. Должно быть, вид у меня был совершенно растерянный, потому что она поспешно проговорила:

— Тебе не о чем беспокоиться…

Я взял ее лицо в ладони и стал целовать глаза, щеки, губы. Она бессильно упала на подушку, зажмурила глаза, по вискам покатились слезы. Она вздрагивала всем телом, захлебывалась слезами, а я нежно перебирал ее волосы и говорил:

— Ну успокойся, любимая, ну зачем же так? У нас все должно быть хорошо, у нас будет все хорошо. И у нас должны быть дети, еще один мальчик и одна девочка. Мальчик, похожий на меня, а девочка — на тебя. Нет, нет, пускай и мальчик на тебя. И я буду нянчить их, буду очень любить всех вас… Ну успокойся.

За окном испуганно вздрагивали шиферные щиты, темная ночь заглядывала в окна, и вместе с ней все сильнее и настойчивее входило в мое сознание то, что связывало теперь меня с другими людьми, близкими и понятными в своих повседневных надеждах и чаяниях.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Утром, когда я подходил к заводу, мне встретилось несколько знакомых — поздоровался с ними, перекинулся двумя-тремя словами. Все было как обычно. И в то же время я смотрел вокруг с каким-то особым интересом, будто видел впервые.

Запыленные, закоптелые окна механосборочного — его почему-то облюбовала семья ласточек, вон под самой крышей прошлогоднее гнездо. Новый корпус инструментального сверкает стеклом, как модный отель.

А вот и второй этаж. Длинный коридор с дверьми по обе стороны. Двери нашей лаборатории салатного цвета, двустворчатые, с невыразительным зеленоватым витражом в верхней половине. Интересно, кто это придумал сделать тут витражи?..

Без десяти девять — многих еще нет, тем лучше. Толкаю дверь, вижу сутулую спину и седую голову Ракиты.

Некоторое время сижу, барабаня пальцами по столу, прикидываю, чем сегодня заняться, выдвигаю верхний ящик стола. И слышу, как Ракита из своего угла идет ко мне.

— Слушай, Володя, — говорит он, — ты прости, я вчера без разрешения залез к тебе в стол.

— Ну, ну, — язвительно говорю я и выбиваю пальцами бодрый марш.

Он садится рядом со мной, кладет на стол руку с синей татуировкой — молния и ключ, эмблема связистов, видно, армейская памятка.

— Ты ушел, а мне нужно было взглянуть на чертежи нового прибора. Ты ведь тут один, как крот, копался. Никому ни слова о своих замыслах… Локавец говорил по телефону, и я понял, что ты хочешь что-то изменить в проекте.

Я отодвигаю от себя схемы и насмешливо улыбаюсь:

— Вот об этом и надо было вести разговор на собрании, Макарыч. А то нашли тему — поведение Дейкуна…

— Не обижайся, — смеется Ракита, и маленькие припухшие глазки его прячутся в морщинках. — Ну провели профилактику, указали на недостатки — спасибо должен сказать.

— Разве что, — говорю я и придвигаю к себе схемы, но Ракита кладет на них руку.

— Так что там с прибором?

Ладно, к чему эта фанаберия, зачем разыгрывать роль обиженного? И я коротко рассказываю о своей стычке с Косенко. Сразу же вижу, как это заинтересовало Ракиту: что ни говори, старый вояка, так и рвется в бой.

— Жаль, что я не знал до собрания, мы бы устроили обсуждение… А почему ты не пришел посоветоваться? Ишь какой герой-одиночка нашелся…

— Вот вам и подсунули мое персональное дело, а вы рады стараться.

— Слушай, хлопче, ты меня лучше не заводи, — грозно хмурится Ракита, — а то и сегодня получишь на орехи. Три дня прогулять! Да другому сразу бы выговор или вообще вытурили. А с тобой еще носятся тут.

Он задумчиво покусывает кончик авторучки.

— Я посмотрел схему — исключительная штука может получиться.

— Брось, Макарыч. — Я поднялся, чтобы прервать этот ненужный разговор.

— Ай-яй-яй, тебя, выходит, только по головке надо гладить, — он потянул меня за полу пиджака и прикрикнул: — Сейчас же садись и слушай, что говорят! Хватит капризничать, как маленький мальчик. Подумаешь, обидели…

Он даже пристукивает кулаком по столу, и я послушно опускаюсь на стул.

— Ты убежден в преимуществе своего проекта? — строго спрашивает Ракита, и я утвердительно киваю головой. — Можешь доказать в любой момент?

Я только презрительно фыркаю. Мол, что за вопрос? Но кому доказывать? Прежде всего спросят, что думает относительно проекта Косенко. А тот уж постарается, чтоб не мои доказательства приняли во внимание, а его.

— Тогда я иду в партком, к Лапину. Далеко не отлучайся, можешь понадобиться.

Он отодвигает манжету, смотрит на черный облупленный циферблат с римскими цифрами.

— Пришел уже, верно. — Это он о Лапине, секретаре парткома конструкторского бюро.

— Послушай, Макарыч, — говорю я. — Давно уже хочу тебя спросить. Где ты раскопал этот музейный экспонат?

— Ты о часах? Трофей. С войны ношу. Самому надоели, да ведь не выкинешь, если хорошо ходят.

Уже почти все собрались в лаборатории, кое-кто подходил поздороваться или поглядеть, чего мы тут секретничаем с Ракитой. Он встал, поднял сжатый кулак:

— Держись, старик!

Ракита вышел, и сразу же ко мне подбежала Лена Козырь, вытянула вперед детскую шею и таинственно попросила:

— Дайте, пожалуйста, посмотреть схему прибора. Вашу схему.

— О чем вы говорите, Леночка? — шутливо сказал я, хотя мне было совсем не до шуток. К тому же вспомнил ее вчерашний выпад против меня. — Никакой моей схемы не существует, Лена. Есть наша и только наша…

— Не морочь, дед, голову, — прожевывая бутерброд, принесенный из дому — верно, не успел позавтракать, — подошел к нам Соломон Бельский. — Вчера мы с Ракитой разобрались в твоих бумагах. Я всегда говорил — голова у него варит, — повернулся он к кому-то, кто не был виден из моего «купе».

— Конечно, все знают, что Владимир Андреевич очень способный инженер, — высокомерно и категорически заявила чертежница Янкович.

Сегодня все оборачивалось совсем другой стороной. Перебивая друг друга, они старались мне показать, как тут меня ценят и уважают, какой я хороший и толковый инженер, как много сделал для лаборатории и лаборатория будто бы просто не может без меня обойтись.

Я с удивлением видел, что говорят они искренне. Тогда, может быть, вчера притворялись? Об этом я и спросил у Соломона.

— Ты вот что пойми, никто на тебя вчера не клепал. В самом деле отбился от коллектива, разве не правда? Но люди видят и хорошее. А что вчера больше неприятного говорили, так на то и профилактика. Сам знаешь, чем зачищают инструмент — наждаком…

— По какому поводу митингуем? — послышался у двери голос Локавца. Он оглядел всех быстрыми черными глазами.

— Да не митингуем, а беседуем, — поправил его Соломон. — Выдали Дейкуну