Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

Он побежал к своему столу, принес фотографию: серьезный карапуз с длинной и тонкой верхней губой.

— Что, правда на меня похож? — спросил, заранее довольный моим ответом.

— Копия, — подтвердил я, и Логвинов гордо вскинул рыжеволосую голову.

— Как там у вас? — спросил Ракита, увидев, что я на своем приборе ставлю на место фильтры.

— Сейчас посмотрим.

Я подключаю генератор к электросети, ставлю ваттметр. Стрелка на шкале вздрагивает и останавливается на цифре 80. Ракита подходит, заглядывает из-за спины, говорит:

— Слабовато… Значит, не в фильтрах дело…

— Нет, не в фильтрах, — говорю я и иду к нему, чтобы посмотреть, что сделали они с Бельским. Мы начинаем ковыряться втроем, потом к нам подходит Логвинов, вместе мы быстро разбираемся с детекторами, они исправны, и стрелка ваттметра опять останавливается на цифре 80.

Так мы перебираем узел за узлом, никто и не думает об обеде, когда чертежница Янкович с шумом поднимается со своего места, чтобы идти в заводскую столовую, и выясняет, кто пойдет вместе с ней. Мы не замечаем, когда Янкович возвращается, берем по пирожку, которые она приносит, и жуем их, не чувствуя вкуса.

Логвинов в отчаянии бросает отвертку на стол.

— А гори оно… — говорит он то, что каждый из нас сказал про себя сто раз. — Кажется, все перебрали — каждую гаечку, каждый винтик. Ничего не понимаю…

— Так-так-так, — бормочет под нос Ракита и начинает выводить мелодию «Катюши» — А что, если…

И, не досказав, умолкает. Мы ждем. Сказал бы уж. Может, что-нибудь и зародится. Может, это подтолкнуло бы нас. А то у меня лично вообще пропала способность думать…

— Ну что, говори же, — дергаю я Ракиту, но он отрицательно качает головой: — Нет, нет, дорогие мои, не то…

— Не то, не то. — Бельский сжимает руками голову. — А что то?

Он и сам знает, что вопрос чисто риторический и ответ на него не может дать никто, кроме нас самих. Рано или поздно мы дадим этот ответ, случай этот далеко не первый в нашей практике и, верно, не последний, но уже прямо не верится, что стрелка ваттметра способна переползти через роковую цифру 80.

Как всегда, разгадка приходит неожиданно и очень просто. А происходит это тогда, когда я сижу совершенно отупелый, неведомо чего жду и безнадежно поглядываю на своих молчаливых, павших духом коллег — на твердые желтые ногти Ракиты, когда он тянется за каким-то инструментом, на круглый выбритый до синевы подбородок Бельского, которым он время от времени шевелит, уставившись в схему прибора, на раскрасневшиеся нежные щеки Лены Козырь, с которых она сдувает прядки светлых волос. Ничего нового не нахожу я в облике коллег, перевожу взгляд на переходник — толстый многожильный провод, второстепенную, несущественную деталь нашего прибора.

Не знаю, как это у него получается, но взгляд мой перехватывает Ракита и тоже начинает пристально смотреть туда, где этот переходник соединяется с прибором, и все остальное перестает для нас существовать.

Пока я лихорадочно обдумываю то, что мне пришло в голову, Ракита берет свою отвертку с разноцветной слюдяной ручкой и начинает отворачивать винты, которыми переходник крепится к прибору. Сперва никто не понимает, что он делает, потом догадываются, но не решаются произнести и слова, чтоб не спугнуть, не прогнать то зыбкое, слабое, еще нереальное, что так много обещает…

Не выдерживает Лена Козырь. Да, не Логвинов — он сейчас очень боится снова попасть впросак, — а Лена Козырь, совсем наивная наша девчушка, которой еще только предстоит узнать, что это такое — находить и выправлять собственные ошибки…

— Надо проверить коэффициент стоячей волны переходника в этом диапазоне, — говорит она, пока Ракита снимает проводник. — Может быть, он слишком высок…

Ах ты умный наш ребенок…

Все сразу подключаются к работе. Бельский берется проверить проводник. Через минуту он прямо подскакивает на месте — наша догадка подтвердилась. Логвинов тут же распаивает головку, я подпиливаю зонд, и постепенно стрелка на шкале минует цифру 80. Она неуклонно движется вправо, пока не останавливается на 150. Да, именно сто пятьдесят милливатт мощность нашего генератора на заданном режиме — и это бесспорно, так же бесспорно, как то, что сын Логвинова точная копия отца…

Теперь в лаборатории становится шумно. Пряча глаза в припухших веках, смеется Ракита, обхватив толстяка Бельского, чуть не пляшет Логвинов. Я тоже смеюсь, потому что нет на свете таких прекрасных, таких умных людей, как мои коллеги…

А в конце рабочего дня меня вызвал Косенко. У него сидел Иван Гаврилович. Опираясь на палку, он поднялся, пожал руку, как старому знакомому, а Косенко отрекомендовал меня:

— Главный конструктор разработки Владимир Андреевич Дейкун. С ним и будете поддерживать непосредственный контакт.

Что за наваждение? Разве он не помнит, что было сказано и им и мною на нашем собрании? Я уже хотел было напомнить ему, но тяжело шагнул ко мне Иван Гаврилович и сообщил Косенко:

— Этот молодой человек сын моего фронтового товарища.

— А-а, чудесно, чудесно, — заулыбался Косенко.

— Скажи отцу, что загляну сегодня вечером, — продолжал меж тем Иван Гаврилович и, придерживая меня за локоть, повел к выходу.

— Прошу прощения, Владимир Андреевич, задержитесь, пожалуйста, — окликнул меня Косенко.

Я вернулся к столу. Косенко указал мне на стул, на тот самый, на котором я сидел, когда пришел со своей идеей…

— Вопрос разрешился скорей, чем вы думали, — сказал он, когда за Иваном Гавриловичем закрылась дверь. Сказал строго, даже сурово, и глаза его как бы запали глубже, а ресницы стали короче. — Скажу откровенно, ваше непонятное упрямство зашло слишком далеко. Но, на ваше счастье, все окончилось хорошо, и нам придется довести прибор до конца. Будем делать по нашему проекту.

Я мог чувствовать себя победителем, мог сказать несколько внешне скромных, а по сути язвительных слов, мог вздохнуть с облегчением. Победа была на моей стороне, и я мог держаться самоуверенно, даже высокомерно. Но все это меня как-то не задело, я только поинтересовался:

— А с неликвидами как?

— Ферриты мы передадим в другой отдел, там как раз появилась в них нужда. Считайте, что родились в сорочке… И прошу запомнить: я не люблю, когда без моего согласия устраиваются дискуссии, на которых обсуждаются работы отдела.

— К сожалению, это не я устроил нынешнюю дискуссию…

— Не рассказывайте сказок, — поморщился Косенко.

Мне оставалось только покинуть кабинет. Но у двери я остановился:

— Помните, Виктор Петрович, вы как-то рассказывали сказку о Красной Шапочке. Ну как охотник запил, про козье семейство…

Косенко удивленно уставился на меня: что это, мол, нашло на человека? Но я продолжал:

— А знаете, ведь