Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Нет, – повторил Шелк.

– Псиц, – отчетливо выговорил крохотный катахрест. – Кажь псиц, грянь!

– Ты кого это дрянью назвал, паразит блохастый?! – Просунув узкий клинок меж прутьев клетки, торговец кольнул зверька острием ножа прямо в крохотный розовый носик. – Его преподобие, достопочтенный авгур, к нам пришел не затем, чтоб на дурацких птиц любоваться… или как, патера? – с надеждой оглянувшись на Шелка, уточнил он. – Птица, если уж на то пошло, тоже говорящая. Ясное дело, на ребенка ничем не похожа, однако разговаривает бойко… одним словом, тоже ценная тварь!

Шелк призадумался.

– Грянь псиц. Сосед грянь псиц. Глуб, – мстительно предостерег его катахрест, вцепившись передними лапками в прутья клетки и встряхнув решетку что было сил. Кончики белых мохнатых пальцев зверька венчали черные, крохотные, игольно-острые коготки. – Грянь псиц, – повторил он. – Грянь клюх.

В последний раз хоть кто-либо из богов обращался к людям сквозь Священное Окно старого мантейона на Солнечной улице задолго до рождения Шелка, и слова торговца, несомненно, следовало считать знамением – одной из тех пророческих фраз, которые боги путями неведомыми, недоступными пониманию простых смертных вставляют порой в банальнейший разговор.

– Что ж, ладно, – как можно спокойнее согласился Шелк, – давай, показывай свою говорящую птицу. Раз уж я здесь, отчего бы не поглядеть… вот только мне вскоре пора идти.

С этими словами он поднял взгляд к солнцу, словно намереваясь уйти сию же минуту.

– Взгляни, взгляни! Ночная клушица, патера, – пояснил торговец. – Единственная, подвернувшаяся мне в нынешнем году.

Клетка с птицей появилась на свет из-под того же столика, накрытого алым полотнищем. Нахохлившаяся за решеткой птица оказалась довольно крупной, угольно-черной, с ярко-красными лапами, с пучком малиновых перьев у горла, а ее угрожающе длинный, острый «грянь клюх», как выразился катахрест, отливал зловещим багрянцем.

– И, стало быть, говорящая? – осведомился Шелк, хотя уже решил купить птицу, умеет она разговаривать или нет.

– А они все, все говорящие, патера, – заверил его торговец. – Все ночные клушицы до одной, разве не знаешь? Учатся друг у дружки там, в болотах вокруг Палюстрии. У меня их перебывало несколько штук, и эта, на мой взгляд, говорит лучше многих.

Шелк пригляделся к птице внимательнее. В устах катахреста человеческая речь отнюдь не казалась противоестественной: несмотря на шерстку, крохотный рыжий с белым зверек действительно очень походил на ребенка. Унылая черная птица, не отличавшаяся ни малейшим человекоподобием, смахивала разве что на обычного, пусть даже довольно большого, ворона.

– Первую кто-то выучил говорить еще во времена короткого солнца, патера, – пояснил торговец. – По крайней мере, так про них люди рассказывают. А после, надо думать, надоела ему ее трескотня, и выпустил он ее на волю, а может, она сама от хозяина упорхнула – это за ними не заржавеет, вернулась домой и обучила говорить всех прочих. Эту мне продал один мимохожий птицелов с юга, как раз в прошлую фэалицу, всего неделю назад. В целую карточку обошлась!

Шелк глумливо осклабился.

– Складно врешь, сын мой, художественно… да только нужда в капиталах тебя с головой выдает. Обошлась она тебе от силы в десяток долек, а то и дешевле, не так ли ты хотел сказать?

Торговец просиял, сверкнул глазами, почуяв поживу.

– Как хочешь, патера, а дешевле полной карточки я ее отдать не могу. Себе ж, понимаешь, убыток выйдет, и это в такое время, когда монета нужна позарез. Ты погляди, птица-то какова! Молодая, здоровая, сильная, на воле выращена… и вдобавок доставлена к нам из самой Палюстрии. На тамошнем большущем рынке к такому товару без целой карточки не подступишься, а то и доплатить придется. Одна клетка обошлась бы долек так в двадцать, если не в тридцать!

– А-а, – потерев руки, воскликнул Шелк, – так в твою цену входит и клетка!

Щелчок клюва ночной клушицы оказался куда громче ее бормотания:

– Нет… нет…

– Вот, патера! – Казалось, торговец готов запрыгать от радости. – Вот! Слыхал? Все понимает, что ни скажи! Знает, чего ради тебе потребовалась! Карточка, патера. Полновесная карточка. Ни единой дольки не уступлю: и так остаюсь без прибытка. Ладно, чего уж там, верни то, что я уплатил бродячему птицелову, и птица твоя. Роскошная жертва! Такую сам Пролокутор не постеснялся б богам поднести… а цена ей – всего-то карточка.

Шелк, приняв нарочито задумчивый вид, снова взглянул на солнце, обвел взглядом пыльный, переполненный рынок. Сквозь толпу – несомненно, в погоне за праздношатающимся юнцом, попавшимся ему на глаза чуть раньше, – пробивался, расчищая дорогу прикладами ружей, патруль стражников в зеленых рубашках.

– А ведь птица тоже ворованная, не так ли? – многозначительно осведомился Шелк. – Должно быть, так, иначе ты не прятал бы ее под столом вместе с катахрестом. Чем ты там пригрозил несчастному, у которого ее приобрел? «Лягвам на него накатить»… так ты, сын мой, выразился?

Торговец отвел взгляд в сторону.

– Я, разумеется, не из записных шпанюков, но, служа в мантейоне, со шпанской музыкой чуточку познакомился. Это ведь означает угрозу донести на него страже, если не ошибаюсь? Ну а представь, что сейчас я пригрожу тебе тем же самым. Согласись, справедливо ведь выйдет?

Торговец снова придвинулся к Шелку вплотную, слегка повернул голову вбок, словно сам сделался птицей (хотя, скорее уж, просто вспомнил об осквернявшем его дыхание чесноке).

– Клянусь, патера, это просто хитрость такая. Чтоб люди думали, будто товар достается им по дешевке… но тебе-то он и так обойдется – дешевле некуда.

Вернувшись с ночной клушицей в палестру незадолго до часа собрания, Шелк рассудил, что жертва, принесенная в спешке, может навредить куда сильней, чем вообще никакой, а живая птица отвлечет на себя внимание учеников самым душевредным образом. Входы в обитель авгура имелись и с Солнечной, и с Серебристой, однако он, по примеру патеры Щуки, держал обе двери на запоре. Воспользовавшись садовой калиткой, Шелк скорым шагом миновал усыпанную щебнем дорожку между западной стеной мантейона и чахнущей смоковницей, свернул влево, на тропинку, отделявшую грядки с зеленью (хозяйство майтеры Мрамор) от беседки, увитой виноградными лозами, и, прыгая через ступеньку, взбежал на обветшавшее крылечко обители. Здесь он отпер дверь кухни, водрузил клетку с птицей на шаткий дощатый стол и принялся энергично качать рукоять помпы, а как только из носика крана струей хлынула прохладная, чистая вода, оставил полную чашку у самой решетки – там, куда птица без труда дотянется жутковатым багровым клювом. Из мантейона уже доносились голоса и шаги учеников. Пригладив влажной ладонью волосы, Шелк поспешил к ним: день надлежало завершить напутствием. Невысокая задняя дверь мантейона, как всегда, оказалась распахнута настежь – для проветривания. Миновав ее, Шелк вмиг одолел десяток ступеней, стесанных, сглаженных под уклон стопами множества поколений спешащих авгуров, и вошел в полутемное