Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

авгура, Шелк натянул церемониальные перчатки из плотной кожи и вынул из клетки ночную клушицу. Птица тотчас же, словно гадюка, клюнула его, целя в лицо. На палец левее, и длинный, зловеще багровый клюв угодил бы прямиком в глаз.

Крепко сжав голову птицы в обтянутой кожей ладони, Шелк посерьезнел, напомнил себе, сколько авгуров погублено животными, предназначавшимися в жертву богам: редкий год обходился без того, чтоб кого-либо из его злосчастных собратьев где-либо в городе не стоптал, не поднял на рога жертвенный лось или бык.

– Не смей клеваться, скверная птица, – пробормотал он себе под нос. – Или не знаешь, что, изувечив меня, будешь навеки проклята? Что за такое тебя забьют насмерть камнями и дух твой отдадут демонам?

Однако ночная клушица щелкала клювом, без толку била крыльями, пока Шелк не прижал сопротивлявшуюся птицу локтем к левому боку.

Тем временем сибиллы разожгли на алтаре, в жаркой, душной полутьме мантейона, жертвенный огонь. Стоило Шелку войти внутрь и торжественно, словно возглавляя процессию, направиться к алтарю, они закружились в неторопливом танце, хлопая подолами складчатых черных юбок, глуховато, нестройно затянув на три голоса зловещий, древний, как сам круговорот, ритуальный напев.

Костерок оказался совсем невелик, и лучинки благоуханного кедрового дерева уже пылали вовсю.

«Придется поторопиться, – подумал Шелк, – иначе жертвоприношение свершится при угасающем пламени, а знамения хуже еще поди поищи».

Взмахнув жертвенной птицей над пламенем, он произнес кратчайшее из обращений к богам и зачастил весьма далекой от размеренности скороговоркой, отдавая наказы:

– Слушай же, птица: твой долг – поговорить с каждым из встреченных богов и богинь, поведать им о твердости нашей веры, о нашей верности и великой любви. Передай также, сколь благодарен я им за безмерное, незаслуженно явленное мне снисхождение, расскажи, как горячо все мы жаждем их появления в сем, нашем Священном Окне. Слова мои непременно передай Всевеликому Пасу, Отцу Богов, и царственной супруге Всевеликого Паса, Змееподобной Эхидне. Перескажи их также Испепеляющей Сцилле, и Предивной Мольпе, и Черному Тартару, и Безгласному Иераксу, и Чарующей Фельксиопе, и Вечнопиршествующей Фэа, и Пустыннице Сфинге, и любому иному богу, кого ни встретишь в Майнфрейме, но особенно – Иносущему, облаготворившему меня сверх всякой меры. Передай ему, что я весь остаток дней посвящу исполнению его воли. Что преклоняюсь перед ним.

– Нет… нет, – глухо, совсем как на рынке, пробормотала птица. – Нет… нет… р-резать – нет…

– И смотри, птица, не веди разговоров с демонами, – завершил наказ Шелк. – Там, где водятся демоны, не задерживайся ни на миг.

Крепко, уверенно сжав защищенной перчаткой ладонью шею всполошившейся ночной клушицы, он протянул правую руку в сторону майтеры Розы. Старшая из сибилл вложила в его пальцы костяную рукоять ритуального ножа, унаследованного патерой Щукой от собственного предшественника. С годами длинный, причудливо изогнутый клинок потускнел, покрылся неистребимыми пятнами крови, но оба лезвия сверкали, отточенные до бритвенной остроты.

Несчастная ночная клушица широко разинула клюв, забилась что было сил, тщась вырваться на свободу, испустила последний, почти человеческий вопль, отдавшийся гулким эхом от мрачных каменных стен мантейона… и вдруг обмякла, повисла в руке без движения. Прервав ритуал, Шелк поднес безвольное, точно ватное птичье тело к уху, поднял большим пальцем веко, заглянул в кроваво-алый глаз…

И на миг онемел.

– Сдохла, – растерянно пробормотал он, повернувшись к поющим сибиллам. – Такого со мной еще не бывало… сдохла, прежде чем я успел принести ее в жертву!

Сибиллы прервали танец. Голоса и шарканье ног стихли.

– Несомненно, она уже поспешает к богам с твоими благодарениями, патера, – дипломатически заверила его майтера Мрамор.

Майтера Роза, громко хмыкнув, выхватила из руки Шелка ритуальный нож.

– Разве ты не сожжешь ее, патера? – робко осведомилась хрупкая, крохотная майтера Мята.

Шелк сокрушенно покачал головой:

– Подобные неудачи описаны в требнике, майтера, хотя я, признаться, не думал, что мне доведется столкнуться с сими запретительными статьями чинопоследования самому. Продолжать жертвоприношение, если только под рукой не окажется другой, новой жертвы, в таком случае недвусмысленно запрещено. Иными словами, просто взять да швырнуть сдохшую птицу в священный огонь нельзя. Увы, теперь она нисколько не лучше падали, подобранной кем-нибудь из ребятишек на улице.

В этот миг Шелку отчаянно захотелось избавиться от дохлой птицы, зашвырнуть ее за скамьи либо бросить в желоб, куда майтера Мрамор с майтерой Мятой вскоре сгребут оставшуюся священной золу с алтаря.

– Все вы видели в жизни куда больше, чем я, – с трудом сдержавшись, продолжал он. – Приходилось ли вам когда-нибудь сталкиваться с осквернением жертвы?

Майтера Роза вновь хмыкнула – хмыкнула с нескрываемым, как и в прошлый раз, осуждением: несомненно, в случившемся был виноват он, патера Шелк, и только патера Шелк. Не кто иной, как он (что ее хмыканье выражало предельно ясно), выбрал для жертвоприношения эту недостойную птицу. Будь он лишь чуточку внимательнее, чуточку искушеннее, а самое главное, гораздо благочестивее – короче говоря, гораздо, гораздо больше похож на несчастного, дорогого ее сердцу патеру Щуку, – его ни за что на свете не постиг бы такой позор.

– Нет, патера, ни разу, – негромко сказала майтера Мрамор. – Однако позволь, когда мы закончим здесь, поговорить с тобой кое о чем другом… скажем, в палестре, в моем классе.

– Хорошо, майтера. Я встречусь с тобою там, как только избавлюсь от этой птицы, – согласно кивнув, откликнулся Шелк, снедаемый неодолимой тягой к самоуничижению. – Как же я не подумал… ведь Писание обо всем меня предупредило, однако предупреждение не прибавило мне ума, оставило в заблуждении, будто жертва моя может оказаться угодной богам, даже если наше Священное Окно останется пусто! Что ж, майтера, урок пойдет мне во благо… по крайней мере, я всей душой на это надеюсь, и лучше б так оно и вышло. Хвала Фэа, всего этого не видели дети!

К этому времени набралась храбрости подать голос и майтера Мята:

– Что на уме у Иносущего, неведомо никому, патера. Он ведь совсем не таков, как прочие боги, советующиеся друг с другом в чертогах Майнфрейма.

– Но когда боги высказываются так ясно… – Осознав, что болтает не по делу, Шелк предпочел оставить мысль незавершенной. – Да, майтера, разумеется, ты права. Свои желания он высказал ясно, и жертвы среди оных не числилось. Впредь постараюсь ограничиться исполнением его повелений… и знаю, что могу положиться в этом на вашу, майтеры, помощь, как и во всем остальном.

На сей раз майтера Роза не стала хмыкать, милосердно удовольствовавшись потиранием кончика носа. Нос, губы да еще правый глаз являли собою самые пристойные части ее лица и, пусть даже отлитые из некоего сверхпрочного полимера, выглядели вполне нормальными. Левый же глаз, доставшийся ей от рождения, напротив, горел безумным огнем и в то же время казался незрячим, нагноившимся, мутным.

Избегая заглядывать в него, всем сердцем