Магический источник - Василий Анатольевич Криптонов

Кряхтя, я встал на пне. Танька повернулась спиной. Я вздохнул, посмотрел на хранительницу. Той, судя по выражению призрачного лица, было до зарезу интересно, что получится.

— Колени согни чуток, — сказал я. — И спину выпрями. И прямо держи!

— Лезь давай!

— Команду слушай!

— Фр! Нудный ты!

Но послушалась, чуть присела, спину выпрямила.

Я старался быть нежным. Но всё равно таких звуков подо мной ещё ни одна девушка не издавала.

— Ы-ы-ы-ыгкх-а-а-ар-р-р-рс-с-с-с!

Потом с ещё одним непередаваемым звуком вдохнула и, подхватив меня под колени, заковыляла к озеру.

— Уронишь — он умрёт! — воодушевляла хранительница. — И ты умрёшь. За осквернение.

— Ы-ы-ы! — только и сказала Танька.

Я сомневаюсь, что одних её физических сил бы на эту процедуру хватило. Но уж упорства Татьяне было не занимать. На одном упорстве, наверное, и допёрла. Зашла в озеро по колено — тут-то колени и подкосились. И рухнули мы оба в пучину…

— Саша⁈ — всполошилась Танька, едва вынырнув. — Ты живой⁈

Я тоже вынырнул, отплёвываясь. Вода, впрочем, оказалась чистой и приятной на вкус. Но мало ли что на вкус приятно. Вдруг какая-нибудь кишечная палочка или типа того… Бегай потом по магам-врачевателям.

— Умер! — доложился я. — Восстал из мёртвых, пришёл по твою душу, дабы мстить.

— Дурак! — Танька толкнула меня в грудь, я упал и снова ушёл под воду.

Озеро стремительно становилось глубже. Сейчас я уже на полтора своих роста погрузился. Тут же, запаниковав, поплыл наверх. В сапогах Фёдора Игнатьевича это было непросто, но сапоги я бросить не мог, поскольку был человеком ответственным и к чужому добру относился с уважением.

Кое-как догрёб до поверхности. Вынырнул, задышал. Танька меня схватила, поволокла к берегу.

— Прекратите баловство! — услышал я возмущённый голос хранительницы. — Это священное место!

Точно, блин. А мы как-то подзабыли, что священное. Ну трудно, знаете, сконцентрироваться на святости, когда такой ерундой страдать приходится.

Мы встали рядом, по пояс в воде, и уставились на хранительницу, которая степенно заходила в озеро.

— Из-за тебя я вся мокрая, — прошипела Танька.

— Таково уж моё влияние на женский организм.

— Сашка, я тебя прибью! — Покраснела.

— Не прибьёшь, ты меня любишь. Я твой лучший и единственный друг.

— Фр!

— Сама такая.

— Это переходит все границы! — воскликнула хранительница. — Молчание!

Она взмахнула рукой, широкий рукав потянулся за нею красивым шлейфом, и воздух вокруг нас заискрился. Как будто тысячи светлячков выскочили откуда-то и засияли. Или как будто бы маленькие звёздочки заполонили воздух.

В общем, мы, конечно же, сразу замолчали. Я только мысленно не замолчал. Принялся прикидывать, что это за магия такая, откуда взялась и как работает. Выходило по-разному. Могла быть ментальная, иллюзионная и даже боевая энергетическая.

— В эту судьбоносную ночь, — провозгласила хранительница, красиво размахивая руками, — ты, Татиана Соровская, узнаешь, какой магический дар достался твоему ребёнку!

Танька только вздохнула. Может, представила, как когда-нибудь со своим ребёнком сюда вернётся…

А это, кстати, очень скоро может быть. Потому что жених у неё имеется — неофициальный, правда. И я его ни разу не видел. Потому что он где-то в заграницах шорохается. Но к осени ждут возвращения. Вот чего, кстати, Фёдор Игнатьевич и заактивизировался по моему поводу.

— Разожми руки! — голосила хранительница. — Позволь моим силам позаботиться о малыше.

Танька посмотрела на свои совершенно разжатые руки. Пожала плечами, поморщилась — болели, видать, плечи.

И тут силы хранительницы принялись обо мне заботиться. Я почувствовал, как меня поднимает из воды. Иными словами, я — взлетел. Медленно и плавно. Повис, как дурак, в полуметре над озером. Танька смотрела на меня снизу обеспокоенным взглядом.

Хранительница повела рукой, и та же неведомая сила разложила меня в горизонтальную плоскость. А потом — опустила обратно на воду. Я закачался на поверхности, опять глядя на небо.

— Слуги мои! Осколки неба изначального! Пройдите сквозь этого младенца, и пусть тот из вас, кто ему сродни, останется.

«Светлячки» оперативно собрались надо мной в фигуру, напоминающую пику.

— Мама, — сказал я.

Пика обрушилась вниз и пронзила мне грудь.

Я уж было почти собрался закричать, но вдруг смекнул, что боли нет. Светлячки прошли сквозь меня с лёгким, даже, пожалуй, приятным покалыванием, вынырнули из воды и снова заплясали вокруг в воздухе.

А хранительница принялась с немыслимой скоростью их пересчитывать, тыкая пальцем и что-то шепча.

Ну, удачи, конечно. Навскидку их тысяч десять точно…

Однако хранительница справилась быстро. Лицо её исказилось, и она прокричала:

— Не может быть!

— Нет у него никакого дара, да? — спросила зловредная Танька.

Ни слова не говоря, хранительница ещё раз стремительно пересчитала светлячков и подошла ко мне. Вода от её движения не колыхнулась.

Надо мной нависло призрачное лицо. Оно внимательно меня осмотрело и уставилось на Таньку.

— Что такое? — занервничала та.

— Радуйся, Татиана Соровская! Ибо редким даром обладает твой ребёнок.

— Да ладно? — хором выдали мы с Танькой.

— В нём живёт дар Ананке.

Я чуть повернул голову, чтобы посмотреть на Танюху. И даже испугался: она сделалась едва ли не бледнее самой хранительницы.

— А… Ананке?.. — пролепетала она.

— Ананке, — выдохнула хранительница и простёрла надо мной руку. — Так пусть из искры возгорится пламя, когда костёр готов и кремня ждёт кресало!

Что-то полупрозрачное, колышущееся возникло между её ладонью и моей грудью. Сердце забилось часто-часто. На миг мне показалось, что я задыхаюсь, в глазах потемнело.

А потом я сделал глубокий вдох, и мне стало так хорошо, что я улыбнулся.

* * *

Несмотря ни на что, обратно до определённой черты меня опять пришлось переть Таньке, на своём горбу. Да ещё и в горку. Как она это выдержала — я даже представлять не пытался.

Она ещё в озере сняла туфли и держала их в руке, так что мне приходилось смотреть изо всех сил в сторону и чем-то занимать мысли, чтобы не скатиться на самое дно своего неизбывного фетишизма.

— Можно, — подсказала хранительница, и Танька со стоном рухнула набок.

Она лежала на траве совсем без сил, облепленная мокрым платьем, и тяжело дышала. Я же лежал рядом из солидарности. Хранительница мыкалась неподалёку, напоминая продавщицу, которой не терпится закрыть магазин и свалить домой, но приходится терпеть припёршихся в последнюю минуту нудных и тупых покупателей.

— Никогда не буду рожать детей, — пришла Танька к неожиданному выводу. — Ни за что на свете. А чтобы оградить себя от соблазна — уйду в монастырь. Вот только ещё немножечко поживу — и в монастырь.

— Там работать надо, — сказал я. — Много. И тяжело. А потом — молиться.

— Тьфу. Вечно ты всё испортишь, Сашка.

— Так я ведь стар