Тихая пристань - Анна Рогачева

по тяжелому, спотыкающемуся шагу и громкому, хриплому бормотанию. Арина, уже способная сидеть, опершись о стену, почувствовала, как все внутри нее сжалось в ледяной ком. Пять дней, обещанные Акулиной, еще не прошли. Значит, раскаяние закончилось. Начиналась ярость.

Дверь с грохотом распахнулась. Иван стоял на пороге, мрачный, как грозовая туча. От него волной потянуло перегаром и потом. Его взгляд, мутный и злой, скользнул по Арине, по детям, притихшим в углу, и наконец упал на Акулину, которая, не смущаясь, помешивала у печи варево.

— Ты чего тут? — просипел он, с ненавистью глядя на нее.

— А ты разве не видишь? Хозяйничаю, — парировала Акулина, ни на миг не прекращая двигать ложкой в горшке. — Пока ты душу гробишь в кабаке, о детях да жене позаботиться некому. Так что входи да дверь закрой, тепло выстудишь.

Иван, ошеломленный такой наглостью, на мгновение опешил. Он шагнул внутрь, грузно опустился на лавку и уставился на Арину.

— Встала? — его голос прозвучал как удар кнута. — Значит, здорова? Работать можешь?

— Ребра еще болят, Иван, — тихо, но четко сказала Арина, глядя ему прямо в глаза. Внутри все дрожало, но голос не подвел. — Акулина помогает. Без нее дети с голоду бы померли.

— Дети… — он с презрением фыркнул, его взгляд скользнул по бледному, испуганному личику Машеньки. Та, увидев его взгляд, расплакалась и спрятала лицо в коленях Петьки.

— Ну что ревешь? — крикнул Иван на девочку. — Я тебя трогал что ли?

Петька, белый как полотно, но с неожиданной дерзостью, вскочил, заслоняя сестру.

— Не трогай ее!

В избе повисла звенящая тишина. Иван медленно поднялся с лавки. Его кулаки сжались. В его глазах вспыхнул тот самый, знакомый Арине огонь бешенства. В этот момент Акулина, нимало не смущаясь, с шумом поставила на стол дымящийся горшок.

— Так, воинство, прекращайте боевые действия! — сказала она громко, будто объявляя о празднике. — Объявляю привал! Петька, тащи миски! Машенька, плакать перестань, а то в похлебку слезы попадут, солено будет. Иван, а ты руки помой, негоже за стол с дорожной пылью садиться!

Ее бытовой, неуязвимый напор снова сработал. Иван замер в нерешительности. Запах еды, видимо, пересилил ярость. Он мотнул головой и, бормоча ругательства, вышел во двор умываться.

Акулина метнула Арине быстрый, понимающий взгляд. «Видишь? Как малый ребенок. Отвлек — и забыл».

За ужином царило напряженное молчание. Иван хлебал похлебку, громко чавкая, и бросал на Арину злые, подозрительные взгляды. Дети ели, не поднимая глаз от мисок.

— Слышала, Марфе рубаху зашила, — неожиданно проворчал Иван, ломая хлеб. — Откуда, говоришь, умение-то взяла? Раньше не шила так.

Арина отложила ложку. Сердце застучало где-то в горле.

— Мать меня учила. Просто… раньше руки не доходили.

— Руки не доходили… — он с насмешкой повторил. — А щас доползли. И чего в плату взяла? Али опять на себя работала?

— Муку взяла, да сала кусок, — спокойно ответила Арина. — Чтобы детям кашу сварить. Да свечу. Чтобы по ночам не в темноте сидеть, пока ты в кабаке пропадаешь.

Иван снова опешил. Прямота и эта странная, новая уверенность в ее голосе сбивали его с толку.

— Умно, — с сарказмом бросил он. — Очень умно. Только смотри… — он наклонился через стол, и его лицо исказила злобная гримаса, — … чтобы слишком умной не стала. Бабе много ума не положено.

В этот момент Машенька, напуганная его тоном, снова тихо всхлипнула. Акулина, сидевшая рядом, немедленно обняла ее.

— Ну, полно тебе, ласточка, — сказала она громко, нарочито ласково. — Видишь, папа-то какой… заботливый. Хочет, чтоб мама твоя силы берегла, а не над чужими рубахами корпела. Правда, Иван?

Он что-то буркнул в ответ и снова уткнулся в миску, но ярость в нем, казалось, поутихла, сменившись непонятным раздражением. Он не понимал этих новых правил игры. Его привычный мир, где он был грозным хозяином, а жена — безмолвной тенью, трещал по швам. И виной тому была не только Арина, но и эта долговязая Акулина с ее невозмутимым спокойствием.

Когда ужин закончился, и Иван, напившись воды, повалился на свою лавку, Акулина собралась уходить.

— Ладно, с богом оставайтесь, — сказала она на прощание, но ее взгляд, устремленный на Арину, говорил совсем о другом. «Будь осторожна. Он сломан, а сломанные вещи — самые опасные».

Глава 7

Дверь закрылась. В избе остались они втроем — Арина, дети и спящий непробудным сном муж, чье присутствие ощущалось как груз камня на сердце.

Но глядя на спокойные лица детей, на крошки хлеба на столе — их первую, честно заработанную еду, — Арина понимала: этот камень однажды придется сбросить. И не бегством униженных, а уходом победителей. Просто для этого нужно было переждать бурю и собрать все свои силы — и обычные, и те, что светились в темноте.

Она осторожно приподнялась, подавляя стон — ребра все еще ныли, но острая боль сменилась тупой ломотой. Петька, словно тень, тут же оказался рядом.

— Мам, тебе помочь?

— Нет, сынок. Спи. Я просто… проверю замок.

Она подошла к двери, действительно поправила деревянную задвижку, но главное — достала из кармана платья маленький узелок, данный ей Матреной. «Полынь да зверобой. Чтобы чужая воля не просочилась». Арина развязала его и, прошептав смутно вспомнившуюся с детства молитву, насыпала щепотку трав на деревянный порог. Пусть это и суеверие, но даже эта малость давала ощущение защиты.

Потом она подошла к столу и зажгла ту самую свечу, полученную от Марфы. Пламя заколебалось, отбрасывая на стены гигантские, пляшущие тени. При его свете Арина достала из тайника под половицей свои сокровища — иглы, нитки, лоскуты. И — новый трофей — небольшой клубок шерсти, подаренный Акулиной. «На носки ребятишкам, чтобы ноги в дороге не замерзли». Дорога… Она мысленно произносила это слово все чаще, и оно уже не пугало, а манило.

— Мама, — тихий голосок Машеньки прозвучал из-под одеяла. — А мы правда уедем? Далеко-далеко?

— Да, ласточка, — так же тихо ответила Арина. — В место, где всегда пахнет хлебом и нет никого, кто кричит.

— А тетя Куля с нами?

— Нет, солнышко. Но она поможет нам уехать.

Петька, притворявшийся спящим, приподнялся на локте.

— А я… я буду дорогу сторожить. И костер разжигать. Я уже умею! Тетя Куля показывала!

Арина улыбнулась в темноте. Ее маленькая армия готовилась к походу.

На следующее утро Иван проснулся мрачным и молчаливым. Он не кричал, не требовал еды, а сидел, уставившись в стену, изредка бросая на Арину тяжелые, неотрывные взгляды. Это молчание было страшнее крика. В нем чувствовалась не ярость, а какое-то новое, незнакомое ей напряжение.