Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

– А почему ты решил выйти из игры?

– Невыносимо, – сказал отец, – то есть тогда я думал, что невыносимо. Ты можешь играть как угодно хорошо, но ты не прекратишь игру. И детям своим это передашь. Думал: проще исчезнуть. Как раз когда вернулся, основал Сады. Не смог помочь себе – смогу хотя бы сиротам. Хоть что-то буду контролировать. Кого-то порадую. Я ведь не собирался сперва делать их такими тихими. Никто даже не помнил, что я отлучался, – игра многое сглаживает, да и время на наших землях и эльфийских часто течёт по-разному.

Саша опять потёрлась носом о его рубашку.

– Ну нет же, – сказал Олеандр, – не на тот праздник я рассчитывал! Я помню, да, как ты вернулся, – так вернулся, что зачем-то устроил тут вечное солнце! Лучше бы в бурю впал.

– Буря для тёмных, – сказал отец, – а я решил стать образцовым светлым королём. Раз уж нельзя избежать.

– Да-да, всем примерам пример! Солнце и солнце, и опять солнце, всегда солнце. И в моих землях засуха заодно.

– Я извинился.

– Да я ведь на тебя даже войной не ходил, дай же мне вволю поворчать! И кстати, дети. Ты говорил, для человеческих детей полезнее сразу понимать, где они живут. Я думаю, ты ошибся.

Отец медленно-медленно повернулся к детям. Отобрал у Карины микрофон, всё равно же она в него только дышала. И сказал:

– С этого вечера многое будет по-другому.

Глава 25

– Я не это имел в виду, – сказал отец спустя, наверное, час. На колоннах дворца расцветали голубые и рыжие цветы. Карина не обманула: рисовать она не умела, да ещё и одалживала брызгалку детям.

– Идите к нам! – Карина обернулась к отцу. – Идите к нам давайте тоже!

– Вот уж нет, спасибо. Эта субстанция хотя бы отмывается?

Карина облизнула пальцы, потёрла свеженарисованный многоугольник-лепесток:

– Да не должна вроде…

Отец только вздохнул. Инжир начал теперь что-то такое, что хотелось танцевать, Инжир – и флейты с ним. А потом он отпустил гитару играть в воздухе саму по себе – прямо в парадном холле у главной лестницы – и сам пустился в пляс с детьми. Ну как пустился – выстроил из них цепочку, когда все держатся за талию впереди идущего, и так они и двигались. Отец смотрел на это с лестницы. Некоторые эльфы – в расшитых жилетах и в простых кожаных – присоединились к танцу тоже. Стражники пока колебались. Гюрза в зале обеденном всё что-то рассказывал детям при свечах.

И тут и там летали воробьи.

– Им теперь будет больней, – проговорил отец. – Когда они обнаружат, что не всё можно получить лишь потому, что хочется. Когда что-то распробуешь, потом вдвойне сложней терять.

Да, это правда. Она ведь тоже этой же ночью отмоет волосы, расплетёт косички и уберёт в шкафы и юбку, и браслеты. Хорошее не может длиться долго. Отец сидел прямо на ступеньках, на ковре, и Саша рядом с ним.

– Я боялся, что что-нибудь случится не со мной, – проговорил отец, – когда пытался уйти. И так и вышло. Сына моего игра оставила у эльфов. А Алису тоже заперли. Ей нравилось жить в эльфийских землях или ездить с театром. Она не собиралась в королевы. Я знал, что это может быть опасно, и всё равно себе позволил её полюбить. Ты говорила, здесь недавно танцевал её двойник?

– Но ты ведь отличил бы, да? Ты отличил бы?

– О, не спрашивай, – не знаю. С кем ты хочешь жить?

Разве о таком спрашивают так?

– Тебе двенадцать лет, – сказал отец, – ты отстояла трон, пусть и ценой своих волос. Видела то, чего видеть не должна. У тебя есть заветный нож. Ты можешь сама решать.

Почему, когда разрешили – сразу и не хочется? Снизу веяло жжёным сахаром, и кто-то с ярмарки принялся раздавать мороженое. Какой-то стражник поменялся с эльфом формой. Вот бы отец сейчас сказал: «Ты остаёшься здесь». Или хотя бы: «Мне без тебя плохо». Прижалась к нему опять.

– Посмотри мир, – сказал отец, – посмотри мир, пока ещё не очень выросла. С матерью это проще, чем со мной.

– Или с Инжиром?

– Почему бы и не с ним. Он научит тебя ругательствам с конями, если ещё не научил.

От отца не пахло больше ни льдом, ни анисом. От самой Саши всё ещё пахло краской для волос. Вместе с фонариками под потолок зала почему-то взмыли шары, обитые осколками зеркал. Тоже, что ли, мама с Ференцем прислали?

Карина бросила наконец брызгалку и учила эльфов какой-то воинственной песне. Мелисса шла через зал этим своим спокойным тихим шагом и жонглировала голубыми яблоками.

– Я так долго не продержусь, – сказал отец, – до чего же они все громкие. И мелькают. Почему просто не вести себя как полагается?

– И мне тоже?

Отец опять посмотрел на её цветные волосы. Вздохнул.

– Я не могу, – он покачал головой, – я не смогу долго… Я, может, завтра же тебе велю всё это смыть. Излишне. Раздражает. Не положено.

– Я и сама думала смыть.

– Но ведь тебе же нравится?

Какое странное слово из отцовских уст. Нравится или нет? Да, это ужас как красиво. Как морские волны, если бы она всё-таки сидела на скале. Или как некоторые мамины бусы. Как будто бы Саша не обычная принцесса, а кто-то, у кого есть своя история. Особенная.

– Ну вот, – сказал отец, – зачем смывать? Я хочу, чтоб всё шло как должно. А ты, как вижу я, хочешь стать этой, как её, женщиной-рыцарем?

– Рыцаркой.

– Фу, это что ещё за неудачный плод любви? Вот видишь: я опять. Но слово отвратительное. Но тебя, кажется, всё устраивает.

– Пап, а когда ты сможешь выйти из игры?

– И жить в стороне от событий, и иногда давать советы молодым? Это не «выйти», это «закончить играть». Теперь не знаю. Может быть, и никогда. Я поспешил в тот раз, и вот что вышло.

– Но это отвратительно! Что ты… что тебя…

– Ты восстаёшь против естественного порядка вещей. Все юные так.

– Ты!.. – она ударила кулаком по ступеньке. Правда, набралась от тёмных…

Отец сказал:

– Манеры, Александра.

И снова волосы его будут светиться, а голос – одёргивать, и больше ничего.

– Уходи к матери, – сказал, – дай мне время взять себя в руки. Возвращайся, когда будешь постарше. Если захочешь.

– А как же… а с наследниками как? Кто у тебя тогда останется?

Отец почему-то рассмеялся, но беззвучно.

– Наследники, – сказал он, – важны,